Мишень

Я предложил Кэцуми угоститься сигаретой, и она согласно кивнула.

- Северянин, - заговорила она, делая первую затяжку. – Незнакомец. Твой ровесник. Важный господин. Водит дружбу с влиятельными криминальными авторитетами. Опутал сетями всю Европу.

- А Треверберг оставил на десерт.

Вместо ответа Кэцуми прикрыла глаза и откинулась на спинку кресла. Мы не были хорошими друзьями, но рядом с ней я чувствовал какое-то домашнее спокойствие, ощущал ее как родное существо. Должно быть, потому, что нас обоих считали странными: меня – потому, что я делал то, что хотел, а Кэцуми – потому, что она думала в непонятном для остальных ключе, непостижимое дитя страны восходящего солнца.

Ее никогда не видели в слезах или в ярости. Всегда спокойная, уравновешенная, тихая и вежливая. В ней удивительно сочетались хрупкость, сила и мудрость. Она была… слишком полна собой. Она давно поднялась над одиночеством, над пустотой, над душевной болью. Ради таких женщин не начинают войны, их не забрасывают дорогими подарками – им нечего дать, у них есть все. К ним приходят за поддержкой, за советом, для того, чтобы положить голову им на колени и позволить себе пару минут слабости. Такие женщины ни в чем не упрекают мужчин, не демонстрируют свое превосходство – он позволяют быть рядом, не держат, если мужчина уходит, принимают, если он возвращается. А в подруги выбирают других…

- Он не назвал своего имени?

Кэцуми открыла глаза, посмотрела на сигарету, тлевшую в пальцах, и стряхнула пепел.

- Нет, он осторожен. И умен. – Она проследила взглядом за колечком дыма. – Но у него есть слабое место. Подруга. Полагаю, он ее любит, хотя готов пожертвовать ей, если нужно будет поставить на карту все. Кларисса Вольпе.

Я выпрямился в кресле и вернул на блюдце чашку с уже остывшим чаем.

- Тебе знакомо это имя? – спросила Кэцуми, продолжая наблюдать за дымом.

Маленькая девочка с печатью Прародительницы. Минул не один век – а я помнил, как она заглядывала мне в глаза, прижимая к груди игрушку, и спрашивала шепотом: «Ты уводишь Марту прочь?». И вот что из этого получилось…

- Не вини себя, - мягко сказала Кэцуми. – У каждого свой путь. Мы не можем спасти всех. Мир играет по своим правилам.

- Так, значит, Кларисса.

- Да. Она живет в Треверберге. Найдешь ее – и останется только распутать клубок.

Кэцуми взяла свою чашку.

- Подозрительно просто, - нахмурился я.

- Самые сложные вещи всегда просты, Винсент. Нам ли не знать.

- Спасибо за информацию. Не скучно тебе здесь? Чем ты занимаешься, помимо работы?

Она повела плечами.

- Охота, икебана, оригами, рисование. Стихи. – Ее губы тронула слабая улыбка. – С любовью и теплом вспоминаю нашу переписку. Благодарю тебя за нее.

- Думаю, это я должен тебя поблагодарить. Если бы не ты, японская поэзия оставалась бы для меня загадкой.

- Я слышала, в Треверберг приехала Дана.

Повисла неловкая пауза, и воздух в комнате из теплого превратился в ледяной.

- Да. Мы виделись на открытии Недели моды.

Кэцуми допила чай и вернула чашку на блюдце.

- Мудрость приходит не тогда, когда мы случайно выбираем единственно верный путь. Мы обретаем ее после долгих лет мучительных поисков, в тот момент, когда нам кажется, что дальше искать бессмысленно. Но находим не извне, а внутри себя. И выходим на свет.

- Как там в кодексе бусидо? Если мир становится черным, благородный муж находит в нем белое пятнышко.

Она закивала, улыбаясь, и сцепила пальцы.

- В тебе есть сила, которую ты когда-нибудь назовешь по имени. Но мир устроен так, что силу мы познаем через боль.

- А если нет и боли, и осталась только пустота?

- Пустой сосуд можно наполнить чем угодно, а в сосуд, до верха наполненный болью, не влить ни капли. Мы говорим: принять может только пустая рука. Пусть это утешает тебя в те минуты, когда ты теряешь, Винсент.

***

В просторных помещениях на последних этажах здания клуба Кэцуми организовала настоящие хоромы. Здесь были и гостиные, где она принимала деловых партнеров, и уютные кабинеты, в полумраке которых говорили по душам, и светлые столовые, и даже комната для размышлений, обставленная в столь любимом хозяйкой буддийском стиле «все, что не пустота, мешает сосредоточиться». Около часа мы провели в оранжерее, наблюдая за фонтанами и лакомясь неизвестно откуда взявшимися зимой свежими фруктами, и вернулись в кабинет Кэцуми, когда уже перевалило за полночь. За все это время мы не обменялись и парой десятков слов, но ощущение было такое, словно я впервые за несколько веков выложил кому-то целый список самых личных вещей и вздохнул свободно. Терять это ощущение не хотелось, уходить – и подавно, но мой визит затянулся.

- Я могу проводить тебя в библиотеку, - сказала Кэцуми. – Там есть прекрасные исторические манускрипты. К утру я освобожусь, мы сможем подняться на крышу и полюбоваться восходом.

- Не хочу злоупотреблять твоим гостеприимством. Спасибо за чай и за экскурсию… и за беседу.

Кэцуми спрятала руки в широких рукавах вязаного пончо, опустила глаза и легко кивнула.

- Желаю тебе удачи.

- Ты уверена, что…