Мишкино детство

Мать не ответила. Мишка свесил с печи голову и увидел, что мать стоит на коленях перед густо облепившими угол иконами и шепчет молитву. Вот она подняла голову от земли, жалобно-просительно посмотрела на иконы, медленно перекрестилась и зашептала:

— Благодарю тебя, боже, что печешься об нас, сиротах грешных, что ты не забываешь моего Мишку, что ты памятью его вразумил…

Мишке стало досадно. Выходит, что она его не слушала, что все это говорил он стенкам.

— Так ей и рассказывай… — пробурчал он.

Но потом успокоился и шопотом начал разговор сам с собой:

«Неужто взаправду будет голубенькая книжечка и на ней «М. Яшкин»?..»

Однако на другой же день вихрем налетели совсем неожиданные события и впрах разнесли Мишкины планы о голубенькой книжечке.

* * *

Во время занятий сторожиха Акулина приоткрыла дверь в класс и таинственно поманила пальцем Александра Петровича. Он о чем-то поговорил с ней и, кинув ребятам: «Посидите тихо, я сейчас», ушел.

Больше его школьники не видели. Вместо Александра Петровича в класс вошел высокий, сутулый, скособоченный отец Петр. Одной рукой он пощипывал сивую, похожую на обтрепанный веник бороду, другая рука, державшая желтенькую тетрадочку, была заброшена за спину. Походив некоторое время, как будто в раздумье, около передних парт, отец Петр вдруг остановился против Мишки, вперил в него свои маленькие, злые светлозеленые глаза и спросил:

— Человек смертен… А душа?

— Бессмертна, — сказал Ванька Федотов.

Мишка покраснел, потупился и ничего не сказал.

— Я тебя спрашиваю, скотина паршивая: бессмертна душа? — повторил свой вопрос поп и так близко нагнулся к Мишке, что тот ощутил запах перегоревшей махорки.

Мишка не знал, смертна или бессмертна душа, но по грозному тону попа чувствовал, что душа бессмертна.

— Бессмертна, — тихо сказал он.

— А ты что ж, скотина паршивая, над бессмертием души решил издеваться?

Мишка не помнил, чтобы он когда-либо над душой издевался.

— Я не издевался, — сказал он.

— А вот это что? — потряс отец Петр перед самым Мишкиным носом желтенькой тетрадкой.

Мишка молчал. Отец Петр снова у самого Мишкиного носа прогнусавил:

— Со-чи-ни-тель… Сейчас же, скотина поганая, забирай книжки, и чтоб твоего духу здесь больше не было… Отец острожник, и ты будешь острожник.

Мишка трясущимися руками выбрал из парты книги и пошел к двери, чувствуя, как его провожают злобнорадостные глаза Ваньки Федотова.

Не обмотав платком шею, как это обычно он делал, и даже не застегнув пиджак, Мишка по привычке свернул на свою когда-то любимую дорогу вдоль Гнилого ручья. В том месте, где ручей делал крутой поворот, Мишка забрался в густой ольховник, сел на снегу, слепил комок снега и, будто сахар, начал сосать его.

Недалеко от Мишки на заиндевевший, словно серебряный, стебель бурьяна сел красногрудый снегирь и, покачавшись, начал оклевывать семена. Мишке давно хотелось поймать снегиря, но сейчас он равнодушно посмотрел на него и продолжал вслух свои мысли: «Что я ему сделал? Про душу написал — все правда. Богу каждый день молюсь… А отец… Ни у кого такого отца нет… И Александр Петрович сказал».

При воспоминании об отце у Мишки выступили на глазах слезы. «Это все Ванька, — продолжал Мишка, беседуя с самим собою. — Ладно… Пойду в разбойники, я ему покажу… и его отцу… и попу…»

Вдруг снегирь вздрогнул, насторожился. Со стороны Гнилого ручья раздался скрип шагов. Сквозь ольшанник Мишка увидел рваный, серый от времени полушубок Митьки. Мишка кашлянул. Снегирь крикнул звонкое «кю» и улетел.

«Может быть, бежит, чтоб я вернулся?» подумал Мишка и еще кашлянул.

Митька заметил его.

— А я аж запыхался, все догонял тебя! — сказал он, подходя к другу. — Меня тоже выгнали… сейчас все расскажу… Потешно было… Да, — сплюнув, начал рассказывать Митька, — поп после тебя еще долго по классу ходил, все гнусавил: «Безбожники, — говорит, — растете, разбойниками будете». Раз он отошел к окну, а Косой обернулся ко мне и говорит: «Это я, — говорит, — вашему сочинителю — тебе, значит — подстроил. А Александр Петрович, — говорит, — крамольник, его, как Мишкина отца, в тюрьму отвезут». У меня загорелось сердце, и я как хрясну его кулаком в переносицу — он так красной юшкой и умылся. Поп подскочил ко мне да как гаркнет: «Забирай, скотина поганая, книжки, и чтоб духу твоего не было!» Только я сумку вытащил, а он как замахнет ладонью, а я пригнулся, а он по парте как трахнет, а ребята как прыснут от смеха… Я прямо, как был раздетый, — во двор. А потом вижу — не гонится, потихоньку прошел в коридор, оделся, приоткрыл немного дверь в класс, показал Ваньке кулак — и тебя догонять… Теперь поп долго на ладонь, должно, будет дуть, — закончил Митька и расхохотался.

Мишка сидел мрачный.

— Это он брешет, что Александра Петровича в тюрьму, — сказал Мишка.