Мишкино детство

— А я, думаешь, поверил?.. Вставай, пойдем, а то еще остынешь, — взял Митька друга за рукав. — Ты об ученье горюешь? — весело говорил дорогой Митька. — А на чорта оно, ученье? Все равно с весны в пастухи итти. Расписаться умеем — и хватит. Нам книжки читать некогда, не господа. Ну, мать, может, раз побьет, тем дело и кончится… А попу, как перед пасхой будет ездить по Вареновке с молитвой, обязательно подсуну в воз дохлую курицу либо кошку… Не горюй: скоро снег потает, в мяч будем играть. А боковцев как-нибудь переймем в ольховнике и будем бить, пока не уморимся… А летом все боковские хлеба пообтравим стадом…

Веселость не покидала Митьку до самого дома. Мишка же с каждым шагом мрачнел. Что он скажет матери? Вся Боковка и Вареновка, не говоря уже о Кобыльих выселках, знала, что Мишка — первый ученик в школе. Мишкина мать перед бабами похвалялась: «Мой Мишка на псаломщика, а потом на попа выучится. У него даже волосы сзади косичкой сходятся».

Мишка на нее за это осердился: во-первых, потому, что похвальба у ребят считалась пороком, а главное потому, что попы ходили, как бабы, патлатые, и подрясники на них висели, будто на огородных чучелах. Теперь бабы, затаив в углах губ ехидную усмешку, будут у нее спрашивать: «Ну, как твой поп?» А если случится при этом дед Моргун, то обязательно заметит: «Всяк бы был попом, да голова клепом». «А мать, как только порог переступлю, так уже испугается, — думал Мишка, — а потом коршуном набросится и будет бить и кричать: «Аспид ты мой, мучитель!..»

Мать действительно испугалась, увидев Мишку, но бить не только не стала, а даже принялась успокаивать его. Из Мишкиного рассказа, перемешанного со слезами, она ничего не поняла, но повторяла:

— Я знаю, что ты не виноват. Это кто-нибудь натворил, а на тебя свалил… Ты не плачь. Я сейчас к матушке-попадье схожу, и все уладится…

Мать быстро оделась и выбежала во двор. По метнувшейся тени на замороженном окне Мишка определил, что пошла она не в Осинное, а на другой конец Кобыльих бугров — должно быть, к Митьке. Мишку зазнобило. Разув лапти, он полез на печь, выбрал погорячее кирпичи и прилег. Но озноб не только не прошел, а еще усилился. Тогда он укрылся дерюгой и поверх нее накинул свой пиджак. Стало теплее. К горячим векам подступила сладкая дрема. Сквозь дрему он слышал, как во дворе поднялся сполошный куриный крик. Мать, должно быть в подарок матушке, ловила курицу. Может быть, Мишкину рябенькую любимицу? Ему все равно. Перед сомкнутыми глазами колышется какое-то горячее розовое марево…

— Земля горит! — крикнул Мишка и в страхе проснулся.

В хате было тихо. Сквозь стекла сочился голубой холодный сумрак. Веки опять начали смыкаться. Опять заколыхалось марево… Смутно до сознания доносится голос матери: «Господи, оглянись на нас, бедных сирот…»

Мишка заболел.

Товарищи и соседи уже решили, что на этот раз Мишка не выживет. Болезнь тянулась долго. В сознание Мишка приходил редко. Ему все время виделась прошлая жизнь: то он играет с ребятами на Кобыльих буграх в лапту; то идет с ними в Монашеский лес за салом, только лес почему-то все отодвигается, и они никак не могут дойти до него; то будто они играют в войну с боковцами. Как-то примерещилась Акимова душа: величиной, как жук, только похожа на муху; в рябенькой жилетке, а голова — деда Акима, с кругленькой седой бородкой, морщинистым лицом. Вот она полезла в широкую яркожелтую трубочку тыквы. Мишка хотел подкрасться и поймать ее, но в это время раздался громкий смех, он вздрогнул, открыл глаза и сразу же зажмурился. В окна избы бил яркий солнечный свет. Но Мишка все же успел уловить обстановку избы: в дорожке света — танцующую пыль; стол, покрытый чистой белой скатертью; красную горящую лампадку. На скамейке в ряд сидят его друзья: Петька, Сашка, Юрка. По одну сторону стола, облокотившись на руку, сидела мать, а по другую, как всегда в валенке и полушубке, — Семен Савушкин.

— Так вот какой был хитрый поп и какой наш брат мужик остолоп, — сказал Семен, заканчивая, видимо, какую-то побаску.

Мишка любил Семеновы присказки и побаски. Они у него были большей частью смешные, а у матери — грустные, хоть с хорошим концом.

— Про что это он? — спросил Мишка, снова открыв глаза.

— Глянь, жив? — весело крикнул Семен. — А ну-ка, довольно валяться, вставай хозяйствовать, — сказал он, подходя к кровати.

Мать засуетилась, поднесла Мишке чашку взвара.

Ребята наперебой хотели рассказать новости.

Но Мишка повторил свой вопрос:

— Про что это дядя Семен рассказывал?

— Это я рассказал им, как поп зиму укоротил. Хочешь?

— Ага, — кивнул головой Мишка.