Мишн-Флэтс

— Нет, начальник, мне всего хватает.

— Рей, дело дерьмо.

— Вы обязаны доложить, где я нахожусь?

— Не миновать, — сказал Гиттенс. — Как твоя голова?

— Более или менее… И за что мне это все? Я ж ничего плохого не сделал!

— Знаю, Рей, знаю.

— Ничего ж плохого не сделал! — повторил Рей.

Гиттенс понимающе кивал.

Рей тупо уставился на каменное крыльцо и повторял как заклинание:

— Ничего ж плохого не сделал! Ничего ж никому плохого не сделал!

— Рей, — мягко прервал его Гиттенс, — мои друзья хотят задать тебе несколько вопросов. Оба расследуют убийство прокурора Данцигера.

— Мистер Ратлефф, — сказал Келли, — Джеральд Макниз или кто другой из парней Брекстона говорил с вами о том, что предстоящее судебное разбирательство по делу Макниза надо обязательно сорвать?

— Нет, никто со мной на эту тему не разговаривал. Я просто знал, чего они от меня хотят. Они хотели, чтобы я отказался от свидетельских показаний.

— Почему вы так уверены? Если с вами никто не разговаривал, если на вас никто не давил…

— Будто сами не знаете. У таких парней есть тысяча способов дать понять.

— И все-таки вы стояли на своем?

— Прокурор велел мне идти в суд и рассказать все как на духу.

— Но вы понимали, что вы на себя навлекаете? Вы понимали, что Брекстон этого не простит — и постарается не допустить?

— Все понимали. Данцигер тоже.

— Данцигер считал, что вы в опасности?

— Ну да.

— Каким же образом он сумел уговорить вас не отказываться от выступления в суде?

— У него было на меня дело. Я продал пакетик копу.

Гиттенс возмущенно хмыкнул.

— Один пакетик. Не смеши меня, Рей! Это тянет на несколько месяцев тюрьмы. С твоим опытом ты можешь отмотать такой срок, стоя на голове и поплевывая. Не может быть, чтоб ты наложил в штаны только потому, что тебе пообещали шесть месяцев за решеткой!

— Хотите верьте, хотите нет…

Тут в разговор вмешался я:

— Рей, скажи правду. Как оно было на самом деле?

Здоровый глаз Рея печально уставился на меня.

— Как оно было на самом деле? — повторил я.

— Не мог я в тюрьму, — ответил Ратлефф. — Некогда мне в тюрьме рассиживаться. К тому же Данцигер сказал, что ни в каком суде мне выступать не понадобится.

— Что-о? — так и вскинулся Гиттенс. — Что значит — в суде не понадобится? Расскажи-ка подробнее!

— Прокурор сказал, меня в суд не вызовут. Все в последний момент решится без меня. От меня нужно одно: продолжать делать вид, что я готов выступить в суде против Макниза.

Гиттенс присвистнул.

— Мать честная! Большой Мак собирался признать себя виновным? Ты мне эту байку хочешь скормить?

Ратлефф пожал плечами:

— Я рассказываю, как было. Прокурор сказал: делай вид до суда, а потом — гуляй, про пакетик, который ты копу продал, навеки забудем.

— Рей, ушам своим не верю. Такие типы, как Макниз, виновными себя не признают. Сам ведь знаешь!

Ратлефф опять пожал плечами — дескать, не знаю и знать не хочу.

Я снова встрял с вопросом:

— И ты Данцигеру поверил? Почему?

— Он сказал так: не отказывайся быть свидетелем, мне это нужно, чтобы расколоть Макниза. Я прокурору, конечно, сказал: такие, как Большой Мак, никого не продают и не раскалываются. А прокурор мне: не робей, я знаю, чем его дожать, у меня против него кое-что припасено.

— Что именно припасено? Данцигер говорил что-нибудь точнее?

— Больше ничего не знаю.

Мы все устало замолчали.

— Рей, — обронил Гиттенс, — а если Брекстон тебя опять найдет?

— Да плевал я на него. Пусть является. Хоть один, хоть со всей своей командой!

— Это несерьезно, Рей. Ты же понимаешь, что они с тобой сделают.

— Плевать! Я ни в чем не виновный. К тому же у меня букашка.

Мы все трое удивленно уставились на него. Что за букашка?

Ратлефф сделал жест, словно он вводит иглу в вену. Мы враз сообразили — СПИД.

— Да, у меня букашка. Поэтому некогда мне в тюрьме рассиживаться. И Брекстона бояться — жалко времени. Пусть приходит. Смерть смерти не боится.

15

Если существует рай для полицейских, он должен выглядеть как кафе «Коннотон».

Рай скромный, не высшей категории, но полицейским, возможно, другой и не положен.

Продолговатый вместительный зал, красивые дубовые панели. За бесконечно длинной стойкой несколько барменов в белых накрахмаленных сорочках с закатанными рукавами. Сорочку дополняет солидный черный галстук с массивной заколкой.

На стене огромный американский флаг.

А рядом еще больший флаг — ирландский триколор.

У стойки сесть нельзя — стульев нет, только металлическая штанга, на которую можно ногу поставить.

Когда мы втроем — Гиттенс, Келли и я — вернулись из Лоуэлла и примерно в половине восьмого зашли в «полицейский рай», он был полон — вдоль стойки стояло много-много мужчин. Стояли как пеликаны — задравши одну ногу.

Мы взяли по запотевшей бутылке «Роллин рока» и сели за столик в глубине зала.