Мишура

— Только вы такую гибкость в работе проявляете, кроме вас никто не справится. Пожалуйста, Олимпиада Ивановна! Вы молодой специалист, а уже такая возможность занять серьезную должность.

В тот вечер за чашкой чая я советовалась со свекровью. С мужем связи не было.

— Адочка, конечно, давай! Этим бедным брошенным деткам нужна поддержка. Мы со всем справимся. Я тебе помогу. Всех поднимем.

И я согласилась.

Помню, как первый раз зашла туда. Показалось, что я попала в тюрьму.

Мы шли по первому этажу и сквозь стеклянные двери боксов, где жили дети, я увидела маленькую девочку, лет пяти. Я просто не могла оторвать от нее взгляд.

— У нее отставание в развитии, ― отрезала моя сопровождающая. — Ей девять, а она еще даже в первом классе не учится. ― Пойдемте дальше.

Но я точно приросла к месту. Просто стояла и смотрела в глубокие зеленые глаза девочки и думала, что не могу оставить ее судьбу без своего участия.

Я подделала подпись мужа на документах на удочерение. Сейчас это кажется немыслимым, но в 90-е, учитывая мой статус, мне отдали Люсю даже до завершения всех формальностей. Детскому дому просто очень хотелось избавиться от сложного ребенка и лишнего рта, финансирование на который они продолжили получать.

Так я оказалась в точке, где у меня был годовалый ребенок, через два месяца на свет должен был появиться еще один малыш, а в дальний угол квартиры забилась зеленоглазая девочка на вид лет пяти, хотя ей было девять. И я не представляла, как рассказать об этом мужу. А еще у меня было обязательство написать учебный план для детей-сирот и детей, отстающих в развитии, и внедрить его.

Мария Ивановна выписала из Комсомольска-на-Амуре свою сестру Галину Ивановну, и такой толпой мы собирались тянуть свой детский сад. Я работала до восьмого месяца в школе, весь вечер занималась с Люсей, а по ночам писала учебный план.

Андрей вернулся точно к выписке из роддома. Он бережно взял на руки новорожденного сына, улыбаясь во весь рот, а я не знала, как сообщить ему новости:

— Андрюша, мне тебе надо что-то сказать.

— Если это не признание, что ты мне изменила, а рассказ про приемную девочку с зелеными глазами, которая ждет нас дома, то не переживай, Адок, мама мне уже все рассказала, ― и он крепко обнял меня.

Большего облегчения я в жизни еще не испытывала. Казалось, ноги подогнутся, и я упаду. А Андрей улыбался, гладил меня по спине и шептал на ухо: «Я рад, что выбрал тебя!»

Следующие пять лет прошли в заботах о детях, без особых потрясений. Люся расцветала и росла в прямом и переносном смысле. Всего через год она смогла пойти в первый класс.

Андрею раз в год разрешалось брать с собой жену в экспедицию. Так я побывала на Кубе. Представьте: 90-е, разруха, людям есть нечего, а я блистаю бронзовым кубинским загаром и угощаю дома стопочкой кубинского рома.

Как же мне завидовали. Я прямо физически чувствовала их ядовитые взгляды за своей спиной. Впрочем, очень скоро на место зависти пришло сочувствие. Наверное, некоторые тогда подумали: так ей и надо, но я могу их только пожалеть, очень уж маленькая душа им досталась.

Тот день я прокручиваю в памяти, словно в замедленной съемке. Я была в детском доме, проводила разъяснения для педагогов по работе с детьми, отстающими в развитии. К тому времени я разработала свою авторскую методику обучения, и Люся делала потрясающие успехи. Меня приезжали послушать педагоги со всего Дальнего востока.

Лекция была в разгаре, когда в аудиторию вбежала подружка моей Аси. Ася росла сорванцом, в отличие от брата и приемной сестры. После школы они с друзьями обожали играть в прятки в порту. Уже по одному виду девочки, которая вбежала в аудиторию, словно и не заметив толпы незнакомых взрослых, я поняла: что-то случилось.

— Олимпиада Ивановна, там Ася в порту упала.

И как-то сразу стало понятно, что она не просто упала, и речь не о разбитой коленке.

Я забежала на территорию порта. В зоне разгрузки, под портовым краном, собрались мужчины. При виде меня они расступились, и я увидела мою Асю, лежащую в луже крови.

Я медленно подошла к ней, взяла за безжизненную руку и буквально упала на ее маленькое тело. Я забыла, как дышать, и вообще не понимала, как жить дальше, а надо мной кричали чайки и где-то далеко трубили пароходы. Ни дождь, ни ветер не смогли оторвать меня от тела моей мертвой дочери. И я не помню сколько понадобилось времени, чтобы разжать мою руку, сжимающую ее маленькую ладонь. А мои собственные руки я, кажется, до сих пор не смогла отмыть от этой крови.

Мне пришлось больно ущипнуть себя, чтобы вернуться мыслями в сухую и теплую библиотеку, потому что, пока говорила Ада, я чувствовала, будто стою под струями дождя, на ветру, пробирающем до костей, слышала чаек и видела женщину, у которой пытаются забрать тело ее ребенка.