Мисс Билли

– Этот дом настолько близок к совершенству, насколько только возможно, – объявила Билли. – Главное, чтобы он не отрастил крылья и не улетел. Я назову его Гнездом.

Превратившись в домовладелицу, Билли поняла, что топить печь только сначала весело, а потом утомительно. Ко всему прочему у нее появился роскошный автомобиль, и тогда понадобился шофер. Так в доме появился Джон, который умел топить печь и водить автомобиль.

Сразу после покупки автомобиля мисс Билли решила дать ему имя.

– «Автомобиль» звучит слишком длинно. А если называть его «мотором», то я буду думать, что за дверью меня ждет пульмановский вагон или большой черный грузовик. Пусть он будет Пегас, а для краткости – Пегги. Я не стану оскорблять безликим словом «машина» произведение инженерной мысли.

И она действительно называла автомобиль Пегги. И если вначале Джон презрительно сопел, а знакомые озирались в поисках неизвестной девицы, очень скоро в Бостоне пошла мода давать автомобилям имена. И даже Джон смирился с этим и заказывал «бензин для Пегги» без всякого смущения.

Джон познакомил хозяйку со своей женой Розой, женщиной, положительной во всех отношениях. Очень скоро Роза превратилась в незаменимую экономку Гнезда и привела за собой горничную Энн, вдвоем с которой они занялись хозяйством, освободив Билли и миссис Стетсон от забот. Все эти люди, да еще канарейка с котенком, похожим на Спунка, поселились в Гнезде.

– Теперь я готова принимать друзей, – объявила Билли.

– Думаю, ваши друзья тоже готовы вас навестить, – заверил ее Бертрам.

Так оно и было. Или, по крайней мере, так оно и выглядело.

Маленький домик на склоне холма немедленно стал Меккой для друзей Хеншоу, которые помнили Билли веселой восемнадцатилетней воспитанницей Уильяма. К ней приходили знакомые, которых Билли повстречала за границей, а еще тихие сладкоголосые старушки – подруги тети Ханны, находившие юную хозяйку Гнезда очаровательной. Чаще других заходили братья Хеншоу, а Колдервелл и вовсе околачивался там постоянно. По крайней мере, так считал Бертрам.

Младший Хеншоу приходил даже чаще Уильяма, а вот Сирил был редким гостем. Он нанес один визит, внимательно осмотрев дом под руководством церемонной Билли. Вежливо похвалил вид из окон и приготовленный ею чай. После этого появлялся изредка, молча усаживался в углу и предоставлял возможность вести беседу своим братьям.

Что до Колдервелла, то он вдруг утратил интерес к непроходимым лесам и заснеженным вершинам гор. Теперь он исследовал изгибы и повороты длинной Бикон-стрит и штурмовал неприступный холм Кори. Он твердо решил остепениться и заняться чем-то достойным, по его собственным словам. Утренние часы он сидел в юридической конторе в Бостоне, окруженный увесистыми томами, переплетенными в телячью кожу. Остальное время – почти все время – он проводил с Билли.

Однажды, вскоре после приезда в Бостон, Билли спросила Колдервелла о Хеншоу.

– Расскажите мне о них, – попросила она. – Чем они занимались все эти годы?

– Неужели вы сами не знаете?

Она покачала головой.

– Нет. Сирил – молчун, Уильям никогда не говорит о себе, а Бертрам всегда не то шутит, не то говорит всерьез.

– Между прочим, Бертрам превратился в известного художника.

– Неужели? Как я рада!

– Да, публика его обожает. Критики превозносят «нежную, выразительную манеру», что бы это ни значило, «великолепное чувство цвета», «элегантность штриха». И никак не сойдутся во мнении, идеалист он или реалист.

– Он все еще пишет «девичьи лики»?

– Не только. Портрет кисти Хеншоу нынче в моде. Он вообще изменился к лучшему за последние годы. Вы можете не знать, но раньше в его окружении появлялись люди с сомнительной репутацией…

– Вроде мистера Сивера?

Колдервелл вздрогнул.

– Вы знаете Сивера? – откровенно удивился он.

– Я видела его в компании Бертрама.

– Да, он, к сожалению, был одним из них. Но Бертрам поссорился с ним несколько лет назад.

Билли просияла улыбкой и немедленно сменила тему.

– А что мистер Уильям? – спросила она.

– Он по-прежнему заядлый коллекционер и прекрасный человек, что куда важнее!

– Что скажете о мистере Сириле?

Колдервелл пожал плечами.

– Этот человек – загадка для меня, Билли. Я, видно, не настроен на его волну. Бертрам однажды сказал, что Сирил как чувствительная струна: не отзовется, пока не найдешь верную ноту. Признаюсь, я ее еще не нашел.

Билли засмеялась.

– Кажется, я понимаю, что он имеет в виду. И он прав. Теперь я начинаю понимать, какой диссонанс я внесла в его жизнь, пытаясь подружиться с ним три года назад. Как его музыка?

– Он, конечно, играет очень хорошо, но настолько капризен, что уговорить его непросто. Ему нужна особая обстановка, идеальный инструмент и чуткая публика. Говорят, написал какой-то сложный трактат о музыкальной гармонии.

– А музыку он пишет, как раньше?

– Вот уж не знаю. Я слышал пару раз что-то из его сочинений, но их невозможно слушать! Заунывные, медленные и мрачные, как стенания неупокоенных духов.

– А мне нравятся стенания неупокоенных духов, – заявила Билли с неясной обидой.

Колдервелл с удивлением поднял бровь.