Мисс Бирма

Вопрос пробудил в Линтоне очень человеческую слабость – рассмеяться, громко и с удовольствием; прошло очень много лет с тех пор, как кто-то осмеливался разговаривать с ним в таком тоне, а кроме того, злобные интонации означали, что Луиза по-прежнему неравнодушна к нему. Но, смеясь, он начинал понимать, что с девушкой что-то неладно, физически неладно. Брови, в капельках пота, были какими-то тусклыми, а такие глубокие тени под глазами могли быть у женщины гораздо старше, чем у девушки ее (двадцати трех? двадцати четырех?) лет.

– Кхин, – отважился попросить Линтон, – ты не возражаешь, если я поговорю с твоей дочерью наедине?

Вопрос удивил Кхин, похоже, меньше, чем его самого. Сколько раз он перебирал возможные варианты этой встречи… Настолько откровенный ход не учитывал ни один из них, но внезапная уступчивость в глазах Кхин подсказала Линтону, что она давно привыкла к тому, что поклонники дочери не обращают внимания на мать. Нет смысла откладывать решающий удар, если тот должен быть нанесен, сказал себе Линтон, хотя и понимал, что Кхин будет страдать.

– Я должен сообщить ей кое-что официально, – добавил он.

Кхин растерянно моргнула, встала, с видимым усилием гордо вскинула голову и проговорила дрожащими губами:

– Конечно. Конечно.

Туман рассеялся, и стало ясно, что в Кхин больше нет того, что зацепило его в ней много лет назад. И Кхин побледнела, словно осознав свой провал, и Линтон тут же ощутил неприятный, непривычный укол вины из-за того, что бросил ее, сейчас и тогда.

Каким бесшабашным самодовольным болваном он был в молодости, беря и отшвыривая все, что понравится, не заботясь о последствиях. Но Кхин он оставил не только потому, что был более предан войне, чем ей. Он ушел из-за ее дочери. Из-за Луизы. Потому что понял, как их отношения сказываются на ней.

– Займусь ужином, – пробормотала Кхин и вышла из комнаты.

Линтон с Луизой не шелохнулись. Луиза так и сидела на коленях, даже не подняла глаз, чтобы проводить взглядом мать, она будто смотрела внутрь себя, перебирала записи бедствий, прошлых и будущих.

– Встань, – велел Линтон.

В напряженные моменты давала о себе знать привычка командовать, собственная манера его порой раздражала, но Луиза словно и не заметила ничего. Она поднялась и села напротив; Линтон, вертевший в пальцах сигарету, протянул девушке пачку. Она без колебаний взяла сигарету и позволила ему поднести огонь. В отсутствие матери она явно чувствует себя более свободно, подумал Линтон.

– Мама не разрешает курить в доме, – невнятно проговорила Луиза, не вынимая сигареты изо рта. – И я тоже этого не одобряю.

– Прости, – извинился он и тоже закурил.

– Да ладно.

Луиза улыбнулась, но в улыбке было столько печали, и он тут же вспомнил печали ее детства – детства, в котором его присутствие, по понятным причинам, возмущало ее. В те годы Линтону лишь хотелось помочь, возродить огонек детской невинности, радости, глубоко похороненный внутри. Но его нынешний интерес к Луизе (совершенно иного рода!) заставлял стыдиться прошлого, как будто тот прежний интерес заранее предполагал нынешний.

– Я и забыл, что ты была беспощадным ребенком.

Она посмотрела на него в упор; любопытство – или боль? – пряталось в уголках идеального рта.

– Ты не одобряла всё и всех, и особенно меня.

– Разве?

– Я называл тебя маленькой старушкой.

Ей это, похоже, понравилось. Она еще разок глубоко затянулась.

– Не помню.

– Что с вами было после моего ухода? Я слышал, вспыхнула чума.

Свет в лице погас. Луиза загасила сигарету о блюдце.

– Что с нами было… – повторила она, глядя куда-то вниз или, возможно, назад, в прошлое. Внезапно снова прямо посмотрела на Линтона: – А было то, что нас отослали в деревню, и почти год мы не видели свою мать. Я до сих пор не понимаю, почему, когда чума закончилась, нас не вернули ей. – Луиза помолчала, будто ждала от него объяснений тому, чего не могла понять. – Помнишь Хта Хта? Няню, которая была беременна? Она до сих пор с нами, – Луиза чуть качнула головой в сторону кухни. – Ее изнасиловали, когда мама оставила нас в Киоваинге. И она поехала с нами в деревню в долине тигров, когда мы ушли из Билина… Раз в две недели у меня случались приступы малярии. Меня била ледяная дрожь, я звала маму… – Взгляд нацелился на сигаретную пачку на столе. – Можно еще одну?

Линтон протянул пачку, она вытащила сигарету, зажала в губах, он поднес зажигалку.

– Мне нравилась та деревушка, – сказала Луиза, явно стараясь смягчить тон. – По ночам вокруг нашей хижины рыскал тигр, потому что ребенок Хта Хта был рожден во грехе, – ну, так шептались деревенские… Меня там крестили, пруд был настолько глубоким, что, говорили, у него нет дна. Священник думал, что убедил меня креститься, чтобы искупить грехи Хта Хта и моей матери… Я чувствовала себя старухой, словно детство давным-давно позади.

– Вот видишь? Маленькая старушка.

Теперь она даже рассмеялась вместе с ним. Но, словно смиряя себя, тут же затушила сигарету.

– У тебя есть право на личное счастье, – сказал Линтон.