Мисс Бирма

Она не понимала, к чему он клонит, но тон его намекал, что беда неминуема и что дальше ей придется обходиться без него. И чтобы задержать его еще хоть на чуть-чуть, она встала, тут же застыдившись своей наготы и отвисшей, выкормившей четырех детей груди, которая никогда не давала ей забыть, что Линтону двадцать четыре, на четыре года меньше, чем ей. Кхин запахнула саронг, прячась от его взгляда.

– Я получил сообщение. Ничего такого, о чем тебе стоит переживать, но нас переводят в другое место, где мы нужнее.

Вот и все. Конец. И как же глупо – после всего, что она вытерпела, почти всегда в одиночку, без мужской поддержки, – как глупо, что она чувствует себя неспособной выжить без него. Впустить в свою жизнь молодого мужчину, смысл существования которого – в свободе… Оттого лишь очевиднее, насколько она слаба и зависима.

– Не сердись. – И он одарил ее одной из самых своих обаятельных улыбок.

– С чего мне сердиться?

Этого оказалось достаточно, чтобы вызвать взрыв смеха. Он обнял ее, и Кхин, вновь окунувшись в силу, тепло и свет, исходившие от его кожи, позволила себе притвориться, что ошиблась, что между ними все еще будет, просто она пока не знает когда и как.

– Ты же позаботишься, да? – И улыбка в его голосе притихла. – Ты же позаботишься о детях?

– Что за вопрос! – Она хотела обругать его, но слова застряли в горле, и не себя ли она бранила.

В Билине, занимая чужое жилище, Кхин никогда не чувствовала себя дома. Воздух тут был затхлым, христианская школа отравляла детям мозги, а соседи – кучка благочестивых сплетников. Но только теперь, когда Линтон покинул ее, она стала замечать, как злобно соседи и даже ее клиентки пялятся на живот Хта Хта, как шушукаются про нее саму и Линтона, как обсуждают – по словам швей и крутильщиц сигар, – что он лишь один из многих ее любовников, а теперь, после его отъезда, у нее развязаны руки и она начнет охоту на добропорядочных окрестных мужей.

Кхин с испугом обнаружила, что в последнее время дела она вела довольно беспечно, не всегда записывая в свой гроссбух, кому выдала жалованье или с какими долгами расплатилась, а просто делала какие-то пометки на листках, которые валялись по всему дому, если она вообще не выбрасывала их. Неужели она действительно задолжала такую непомерную сумму пастуху, поставлявшему ей шерсть, она ведь была уверена, что давно рассчиталась с ним, но если так, то где искать подписанные им счета? Ее успех в делах объяснялся отчасти готовностью работать в долг, и сейчас Кхин выяснила, что, увлеченная романом с Линтоном, она была слишком беспечна с записями того, кто и сколько ей задолжал. Лицемерная соседка, что никогда не смотрит в глаза, разве заплатила за коробку сигар? Мысль о возможном конфликте с этой женщиной, во взгляде которой навечно поселилось осуждение, вызывала такое же отвращение, как и мысль о том, чтобы привести в порядок бумаги. Весь этот хаос в документах наглядно показывал, насколько безвольной сделали ее Линтон и та злосчастная радость, что он дарил ей.

В особенно гнетущую ночь, когда дети и Хта Хта уже улеглись, Кхин обшарила весь дом, собрала все счета и листки с каракулями, разложила бумаги на кухонном столе. Несколько часов она мучительно разбиралась в записях и пришла к выводу, что долг ее на несколько сотен рупий превышает сумму, что задолжали ей, и скоро она не сможет платить жалованье и за аренду сигарной мастерской, да что там – она не сможет купить пропитание своим детям.

Рядом с пудреницей и зеркалом, отражавшим ее вмиг протрезвевшее лицо, Кхин держала секретную шкатулку, но, открыв ее, обнаружила вместо тугой пачки банкнот единственную бумажку в десять рупий. Конечно, она брала отсюда деньги время от времени, заплатить тому-другому, но ведь она же постоянно напоминала себе пополнить коробку, как только представится случай, верно? Это же важно – поддерживать баланс, день за днем…

Линтон оставил в кухне недопитую бутылку виски, которую она и прихватила, перед тем как вывалиться под свет полной луны. Воздух снаружи был неподвижен и пропитан тяжелым нездоровым запахом. Кхин постояла, отхлебывая виски, раздраженная назойливой вонью и звенящей тишиной пустынных улиц, от которой вой в ее душе звучал лишь громче. Вот суки, подумала она, припоминая гадости, что говорили о ней соседи. Заносчивые суки, которые смиренно торчат по воскресеньям в церкви, слушая проповеди о терпимости, а вернувшись домой, тут же начинают швырять камни. Ждут не дождутся, как бы доказать свое превосходство, а на деле лишь выставляют напоказ свое ничтожество.

– Переживаете, что у меня любовник? – крикнула она в ночь. – А что, не видно, что я в самом соку? Да я такая плодовитая, что стоит мужику только прикоснуться ко мне, и раз – дети так и выскакивают! А вы хоть со слоном ложитесь, ничего не выйдет!