Мисс Исландия

От моего отца она получила только его почерк и меня. А потом он неожиданно уехал. Корабль отчалил раньше, чем он смог попрощаться. Она не знала папиной фамилии, только что его зовут Джон, и военные не захотели ей помочь. У нее не было постоянного места жительства. Ее подруга из Боргарнеса тоже родила ребенка от военного, но у нее был постоянный адрес, и она написала ему письмо. В ответ получила открытку с видом какого-то кладбища, а на обороте надпись: Sorry about the baby, good luck, and adieu. Она сначала решила, что adieu означает «увидимся», и далеко не сразу выяснила значение этого слова. Мама считала, что в его корабль могла попасть немецкая торпеда. Тела военных выносило иногда на берег фьорда, и она ходила посмотреть, нет ли среди них отца ее ребенка. Считала, что обязательно узнает своего Джона. Больше она не влюблялась. И никакого другого мужчины в ее жизни не было.

Я был ребенком от оккупанта.

Безотцовщина.

— Твоя мама — американская шлюха, — говорили ребята.

— На самом деле он не был янки, — рассказала она намного позже. — Потому что, когда я встретила твоего отца первый раз, он был в шотландском килте. Клетчатой шерстяной юбке с застежками-пряжками. А под ней ничего.

Стихотворец

— Почитай мне, Гекла.

— А что ты хочешь, чтобы я почитала? Халльгрима[14]?

Беру в руки «Страстные псалмы».

— Халльгрим терзался, как и я, — говорит мой друг.

Рядом с кроватью книжная полка, пробегаю глазами по корешкам. Достаю несколько книг и про себя читаю, что написано на обложках. В отличие от книжной полки у нас дома здесь много книг на иностранных языках. Кроме биографии лорда Байрона на исландском, роман Томаса Манна, «Как важно быть серьезным» Оскара Уайльда, сборники Рембо, Верлена и Уолта Уитмена. Обращаю внимание, что также представлены женщины: Вирджиния Вулф, Эмили Дикинсон и Сельма Лагерлёф.

— Это моя гомосексуальная полка, — доносится с кровати голос Йона Джона.

Он садится, тянется за книгой и листает, пока не находит нужные строчки.

Если я умру,
Не закрывайте дверь балкона[15]

.

— Это мой любимый поэт, Федерико Гарсиа Лорка.

Он протягивает мне книгу. На первой странице надпись чернильной ручкой: To Johnny boy.

— От друга.

Признаюсь ему, что хочу выучить английский. И для этого читаю со словарем толстую книгу ирландского писателя, но это трудно и медленно.

— Я спрошу у друга, не сможет ли он с тобой позаниматься. И тебе не придется с ним спать, это уже делаю я.

Задумывается.

— Не будь он офицером, его бы уже давно выгнали.

На полке выделяется одна книга исландского автора — «Черные перья» Давида Стефанссона[16].

Трогаю книгу.

— Мама год меня не крестила, ждала, не выплывет ли тело. А пока ждала, читала своих любимых поэтов. Никак не могла решить, назвать меня Давидом Стефанссоном или Эйнаром Бенедиктссоном, выбирала между «Черными перьями» и «Сиянием моря».

В конце концов она сочла, что у Эйнара море слишком штормит и прибой слишком громкий. И слишком много Бога в прибое, как она говорила. Судьба моя была бесповоротно решена в пользу поэта утренней зари, воспевшего ночь, хранящую наслаждение, и меня нарекли в честь стихотворца Исландии и никому не известного солдата, исчезнувшего в серых волнах океана.

Давид Йон Джон Стефанссон Джонссон.

Священник сказал, что имя слишком длинное, и предложил убрать Стефанссон.

А то еще подумают, что мальчик — мой незаконнорожденный сын, наверняка добавил преподобный Стефан. Лукаво.

Она хотела, чтобы у меня и за границей были возможности, чтобы я был и Йоном, и Джоном.

Переехав за границу, ты будешь просто Д. Й. Джонссон, говорила она мне.

Некоторое время он молчит.

— Мама всегда знала, что я другой.

Д. Й. Джонссон встает и неуверенной походкой идет к платяному шкафу, открывает его и, достав черное оперение, набрасывает на плечи, как шаль. Он похож на орла, который готовится взлететь с края отвесной скалы.

— У мамы в гостиной висела фотография Давида с черными перьями. Она вырезала ее из газеты и вставила в рамку. Я набрал перьев ворона и сшил себе накидку.

— Пойдем. Приглашаю тебя на кофе с оладьями.

Он снова засовывает оперение в шкаф и надевает пиджак.

— Я, однако, не летаю как ты, Гекла.

Гомосексуалисты и экзистенциалисты

На скамейке у южной стены Рыболовного банка сидят два уличных пьяницы и хлебают денатурат из картонных коробок. Мы занимаем столик возле окна и заказываем кофе, оладий Йон Джон не хочет. За столиком в глубине зала сидят несколько поэтов и курят трубки. Один из них говорит, подняв руку, как дирижер, остальные слушают и кивают. Я замечаю, что самый молодой из поэтов не принимает участия в дискуссии, а смотрит на меня.

— Думаю, они обсуждают рифмы или экзистенциалистов, — говорит Йон Джон.

Прохожих на улице немного, но мой взгляд останавливается на пожилом мужчине в шляпе и темном пальто, он выходит из банка с кейсом в руках и быстрыми шагами идет по улице.