У него опухшие глаза.
— Ты болен?
— Нет.
— Грустишь?
Повернувшись, он ложится на бок и смотрит на меня.
Говорю, что вынуждена попросить его об услуге. Не могла бы я оставить у него на хранение машинку. На время. И приходить писать после работы.
— Поэт не знает, что ты пишешь? Ты не рассказала ему об этом?
— Еще нет.
Он внимательно рассматривает меня.
— Поехали со мной, Гекла. Поедем вместе за границу.
— И чем я там буду заниматься?
— Писать книги.
— Там их никто не сможет читать.
— Я смогу.
— Ну, разве что ты.
— Мы с тобой совпадаем, Гекла.
Сажусь на край дивана.
— Плавание потребует денег. Откуда у меня деньги на билет? Платят мне мало. И где взять валюту?
— Здесь нет красоты. Всегда холодно. Вечно дует ветер.
Я встаю. Кот тоже встает и трется о мои ноги.
Друг садится на диване.
— Я буду приходить каждый день.
— Можно я оставлю у себя кота, Гекла? Пока не уйду в море. Самое позднее перед Рождеством. Прежде чем разразятся ужасные штормы и ржавая посудина затонет.
Обняв его, говорю, что он может взять кота.
— Когда мне плохо, представляю себя твоим котом.
— Приду завтра, — повторяю я.
Он гладит кота.
— Будь я нормальным, я бы на тебе женился, Гекла. Но я этого сделать не могу.
Поэт несет чемодан и хочет по пути зайти в библиотеку, убедиться, что все окна закрыты. Я жду, пока он обходит дом и взбегает через две ступеньки, чтобы проверить входную дверь.
Вокруг строящейся церкви кружит ветер и разносит мусор. Когда мы поднимаемся в комнату, раздается шум двигателя.
— Это «Гуллфакси», летит в Копенгаген, — говорит поэт.
Самолет ждет на взлетной полосе. Громко работают двигатели, затем он взлетает, махнув стальным крылом над гофрированной крышей.
Я думаю: полет на стальных крыльях за границу займет не более шести часов.
Поэт освободил мне место в платяном шкафу и вешалки. Кроме одежды, которую купил Йон Джон, вещей у меня немного.
— Четыре вешалки достаточно? — спрашивает он.
На мансарде четыре комнаты, все сданы холостякам. Поэт рассказывает, что один из соседей студент-теолог. Другой работает на цементном заводе в Акранесе и дома бывает только по выходным. Он балуется алкоголем, пьет один и быстро засыпает. Иногда плачет, но не шумит. Комнату за стеной снимает моторист, который начал терять слух. Он включает радио на полную катушку. Целыми днями слушает новости и прогнозы погоды, радиостанцию рыболовецкого флота и мелодии по заявкам моряков по четвергам. Когда батарейки садятся, в приемнике раздается громкое жужжание, но иногда сосед кладет их на плиту, чтобы подольше прослужили.
Затем поэт показывает мне кухню. Она общая для всех четырех комнат, как и туалет с раковиной. На кухне плита Siemens, в нише маленький кухонный стол, и я уже вижу, как буду за ним писать.
— Здесь ты сможешь готовить, — говорит поэт.
Из кухни открывается вид на церковь в строительных лесах, за ней виднеется кусок Эсьи, над заливом туман, и белая дымка разрезает гору пополам.
Поэт освободил мне часть книжной полки и наблюдает, как я вынимаю книги из чемодана. Удивленно водит пальцем по корешкам.
— Ты читаешь иностранных авторов?
— Да.
Он берет «Улисса», открывает и листает.
— В книге восемьсот семьдесят семь страниц.
— Да.
— И ты ее прочитала?
— Да. Со словарем.
— А исландских поэтов на твоей полке совсем мало.
Он тянется за книгой на своей полке.
— Здесь есть все. У нас, поэтов, — говорит он и гладит обложку, чтобы подчеркнуть свои слова. —
Он улыбается мне и возвращает Эйнара Бенедиктссона на полку.
— Так что не нужно ходить за водой на ручей, — заканчивает он и берет другой сборник стихов.
Мы сидим бок о бок на кровати, одной рукой он обнимает меня за плечи, в другой держит Грима Томсена. Выпускает меня, только чтобы перевернуть страницу.
— Послушай вот это, — говорит он.
Он закрывает томик стихов и ставит его на полку.
— Здесь недалеко в подвале есть переплетчик, Браги Бах, ты сможешь переплетать у него книги.
Закончив с книгами, ставлю на полку мамину фотографию. У мамы на ней серьезный вид, словно она предсказывает погоду или изучает облака.
Смерть забрала ее быстро.