Мисс Исландия

Р. S. Отдай швейную машинку Исэй. Прилагаю две выкройки рождественских платьев, одно для девочки тринадцати месяцев, другое для женщины на четвертом месяце беременности.

Когда я возвращаюсь с котом, печатной машинкой и платьем, поэта нет дома, он ушел в «Мокко». Прячу машинку в чемодан под кроватью. Кот изучает комнату, затем запрыгивает в кровать, сворачивается калачиком.

Платье вешаю в шкаф.

Поэт приходит домой, когда я варю рыбу.

Он считает, что кот может спокойно выбираться через окно, далее по водосточному желобу, а оттуда на крышу соседского гаража.

Он проводит рукой по пластинкам, которые я кладу на кровать, берет одну из них и рассматривает конверт.

— Боб Дилан, — объявляет он, переворачивает и читает на обороте. — Это явно не Рахманинов.

Когда я, помыв посуду, возвращаюсь в комнату, платяной шкаф открыт. Поэт хочет знать, почему там висит длинное бальное платье. Говорит, что собирался повесить свой пиджак, а там эта развевающаяся роскошь.

— И ни одних свободных плечиков.

Мелодии для моряков

Поэт взволнованно ходит по комнате.

Говорит, что слушал радио и случайно услышал мой привет в «Мелодиях для моряков».

— С любовью для Д. Й. Джонссона с грузового судна «Лаксфосс».

И теперь хочет знать, что все это значит.

— Я только хотела его поддержать. С ним плохо обращаются. И он страдает морской болезнью.

— Ты — моя возлюбленная. И я не готов тебя ни с кем делить. Даже с «Мелодиями для моряков».

Он задумывается.

— Это ведь был не тривиальный матросский вальс, который обычно заказывают, а «Битлз», «Love Me Do». Это нельзя не заметить.

Он выключает радио и, сделав круг по комнате, переходит к самому главному.

— Вы с ним спали?

Я размышляю, применимо ли слово «спали» к ложбине, поросшей дикой геранью за насыпью овчарни.

— Однажды.

— Боже мой… Не верю.

Он носится туда-сюда по комнате, обхватив голову руками, открывает окно и тут же закрывает, ищет пластинку, вынимает ее из конверта, но не ставит Шостаковича, а кладет его обратно в конверт, ищет книгу в шкафу, помедлив, достает «Собрание проповедей» Йона Видалина. Неужели хочет найти ответ у Бога? Он быстро листает книгу, возвращает ее в шкаф и подходит к письменному столу.

— А я-то думал, что женщины его не интересуют.

— Это случилось, когда мы были подростками.

Я задумалась.

— Нам просто захотелось попробовать. Без всякой задней мысли.

Я могла бы добавить: мы даже не всю одежду сняли.

— И как давно это случилось?

— Пять лет назад.

— Он был первым?

— Да.

— И ты, вероятно, тоже была его первой любовью?

— Я бы не говорила о любви…

По крайней мере, о большой любви, подумала я.

Он прерывает:

— Женщины никогда не забывают своих первых.

— Но ведь мы же были подростками.

— И ты всегда будешь единственной женщиной в его жизни…

Молчу.

— Разве не так?

— У него еще есть мать…

Я подхожу к нему и обнимаю.

— Прости.

Глажу его по щеке.

— Давай помиримся.

Поэт успокаивается и включает радио. Передают скрипичный концерт в исполнении Государственного академического симфонического оркестра из Москвы.

Набив трубку, он тянется к книжной полке и достает «Голод».

— Иногда по выходным мама делала шоколадный пудинг Royal. Нужно только купить миксер и миску.

От моего сознания до твоих губ

Ветер усиливается, штормит, а кота нигде не видно. Я зову его, но он не откликается. После безуспешных поисков в квартале я решила проверить, не пошел ли кот по старому адресу. Однако и там его не было. На обратном пути захожу в «Мокко» спросить у поэта насчет Одина. На запорошенном тротуаре перед кафе извивается дождевой червяк, что удивительно в это время года.

Иду прямо к столику, за которым сидят поэты. При моем появлении компания замолкает.

Поэты теснятся, освобождая мне место, но сесть я отказываюсь. Старкад встает, и мы вполголоса разговариваем.

Об Одине он ничего не знает.

— Увидимся позже, — говорит он, привлекая внимание собратьев по перу к нашему разговору. Они молча наблюдают.

— Мне было неловко, — признается он дома поздно вечером. — Когда ты вдруг появилась. Словно пришла за мной.

Он снимает свитер и проводит рукой по волосам.

— Мы обсуждали Стейна Стейнара, — говорит он, обнимая меня. — От моего сознания до твоих губ бездорожное море.

А ты им понравилась. Меня так и распирало от гордости, когда ты появилась в красном берете и с распущенными волосами. Эгир Скальдайокуль сказал, что ты похожа на участницу французского Сопротивления, а Дади Драумфьорду ты напомнила молодую необъезженную кобылку.

Он улыбается мне.

— У меня самая красивая девушка.

Он садится на кровать, оставляя место для меня. Затем снова принимает серьезный вид.

— У Стефнира тут возникли проблемы.

— А что такое?