Миссия пролетариата

И все же опасность социальной онкологии, некотролируемого размножения раковых клеток государства, не является непреодолимой угрозой для пролетариата, развоплощающего в своем революционном порыве все отчужденные и овеществленные формы человеческой деятельности. Опасность резко возрастает именно в случае заражения вирусом стяжательства, против которого, увы, нет пока ни вакцин, ни сывороток. Помимо всего прочего, отсюда вытекает следующий вывод: на протяжении, по крайней мере, Нового времени прочность основных социальных устоев обеспечивалась прежде всего стяжательством, оккупировавшим волю и воображение целых классов. И наоборот, начало, которое предстает как воистину революционное, это не авантюризм и даже не дух воинственности, всегда пробуждающийся у революционного класса, – это бескорыстие, неподчинение эквивалентному обмену. Такое неподчинение и есть высшая форма бунта.

Некоторым образом можно сказать, что в своих бескорыстных порывах души человек, к какому бы классу он ни принадлежал, сближается с пролетариатом хотя бы на краткое время. Что же, ведь и сама революция есть порыв бескорыстия пролетариата в своей очередной ипостаси, порыв, по привычке легитимирующий себя в терминах всеобщего эквивалента как восстановление справедливости.

Итак, вновь окинем взглядом ход рассуждений в духе исторического материализма, сталкивающийся с радикальной проблемой самотождественности пролетариата. С момента захвата буржуазией господствующих высот в экономике, точнее говоря, с момента утверждения самой экономики в качестве ведущей, господствующей сферы человеческой деятельности, возникают предпосылки для консолидации и исторического восхождения пролетариата. Все это, так сказать, азы марксизма, однако иногда случается заблудиться и в трех соснах. Дело в том, что пролетариат наследует (уже к концу XIX столетия) острейшие экономические противоречия, неразрешимые, по мнению Маркса, в рамках капиталистического строя, неразрешимые без вмешательства пролетариата, без его овладения исторической ответственностью. Этим «вмешательством» устраняются самые вопиющие несправедливости, затрудняющие дальнейшее развитие производительных сил, чем, такова уже диалектика истории, в свою очередь пользуется капитал. Антимонопольные законы, оплачиваемые отпуска, минимальная ставка заработной платы – сегодня ясно, что без этих и многих других параметров развития экономики, ситуация давным-давно зашла бы в тупик – и все они «приняты» при непосредственном вмешательстве пролетариата, хотя само это вмешательство оказалось формой бытия для иного.

То есть пролетариат действительно разрешает противоречия, накопившиеся в сфере производственных отношений и сдерживающие развитие производительных сил. Но тем самым он отклоняется от исполнения собственной эксклюзивной миссии. Ведь царство его, коммунизм, не от мира сего, к нему нельзя прийти экономическими путями, «стяжать» его можно, лишь разорвав круг эквивалентных обменов, преодолев законы экономики и лишив их статуса законов природы. Обе тенденции, бытия для себя и бытия для иного, неразрывно присутствуют в ходе классовой борьбы, составляя двуединую задачу пролетариата. Одно лишь утопическое начало преодоления отчуждения при всем его величии не способно обеспечить пролетариату победу. Зато подмена участи, связанная с необратимой вовлеченностью в экономику, заводит диктатуру пролетариата в тупик, а вирус стяжательства, как только ослабевает иммунная реакция классовой бдительности, приводит к фатально необратимым процессам, ведущим коммунистическую идею к гибели независимо от того, одержит ли контрреволюция открытую победу или социальный организм погибнет от канцерогенного перерождения (как это произошло в СССР).

* * *

Теперь о трудности, связанной с непокорностью природы, природы, которая может представать во всей своей первозданности, как греческий фюзис или как уже перепричиненная хитростью разума стихия.

Пролетариат, не испытывая никакого почтения к «естественным законам развития общества» (поскольку он знает, кто под шумок провозгласил и увековечил эти законы в качестве естественных), склонен усомниться и в незыблемости тех принципов, которым подчиняется материя. Всякий победивший класс должен перепроверить прочность незыблемого (вспомним, как решительно и блистательно проделала это буржуазия, создав в соответствии с внятно сформулированным социальным заказом науку и особенно технику). Пролетариат же просто обязан бросить вызов «смертоносным силам природы» (Н. Ф. Федоров), обязан очертить заново фронт предметности, то есть испытать всякое встречное сущее на его устойчивость в качестве Ge-gen-Stand, чего-то воистину противостоящего, собственно, предмета. Не окажется ли это овеществленное сущее всего лишь «священной коровой» (как священна для буржуазии сама товарная форма), отчужденной, материализованной робостью, которую в этом случае может растворить субвенция революционного порыва?