Миссия России. В поисках русской идеи

Эти предчувствия – во всей великой русской прозе конца ее «золотого века». Когда Чернышевский писал свой мистическо-пророческий роман «Что делать?», все в нем было странно. Даже дата, которую автор поставил под рукописью – 4 апреля 1863 года. День в день, ровно через три года, раздался выстрел Каракозова и началась террористическая революционная борьба с самодержавием. В конце романа появляется загадочная «дама в трауре». Кто это такая – никто не знает, даже жена Чернышевского утверждала, что это вдова какого-то революционера, женщина-революционерка. Лучшим комментатором этой сцены был Ленин, только за одно лето пять (!) раз прочитавший роман, который его «всего глубоко перепахал»:«А даму в трауре помните? Она зовет Веру Павловну, Кирсановых, Лопуховых в подполье. В этом же весь смысл». Он считал ее женщиной революции.

Тургенев тоже в своем Базарове вывел классический тип революционера – пусть и назывался он нигилистом. Ведь главное во взглядах Базарова – отрицание. Отрицает он все: начиная с брака и кончая Богом. Отрицание, разрушение становятся для нигилиста самоцелью. «Вы все отрицаете, или, выражаясь точнее, вы все разрушаете… Да ведь надобно же и строить», – говорит Николай Петрович Кирсанов. «Это уже не наше дело, – хладнокровно отвечает Базаров, – сперва нужно место расчистить… Мне приятно отрицать, мой мозг так устроен – и баста».

В Чехове можно тоже увидеть пророка революции: но не в том смысле, что он ее предвидел, а в том, что он очень чутко уловил повисшую в стране странную и страшную атмосферу непреодолимой обособленности людей друг от друга, невозможности взаимопонимания, атмосферу евангельского предапокалиптического «охлаждения любви» последних времен. И эта атмосфера больше, чем любой внешний враг, таила в себе будущий взрыв. Ее можно прочувствовать в большинстве чеховских произведений.

Но крупнейший художественный пророк будущей катастрофы – все-таки Достоевский. Он мечтал написать роман об Иисусе Христе. И написал «Идиота». Евангельский Христос, конечно, не таков, Он не был юродивым, как князь Мышкин, но что-то великому писателю удалось уловить. Это печать света: в присутствии таинственного князя всем в Петербурге становилось хорошо.

Варшавский вокзал в Петербурге, куда хмурым ноябрьским утром прибыл Мышкин, – это образ реки Иордан, откуда началось служение Христа. Реакция на Мышкина иллюстрирует обезверивающееся общество. «Бесы» смогли здесь свободнее действовать именно из-за этого. А декларация будущего воцарения антихриста в России (или предтечи антихриста) – это глава из последнего великого романа писателя, «Братьев Карамазовых», – «О Священном Писании в жизни отца Зосимы»:

«Гибель народу без слова Божия… Что за книга это Священное Писание, какое чудо и какая сила, данные с нею человеку! Точно изваяние мира и человека и характеров человеческих, и названо все и указано на веки веков. И сколько тайн разрешенных и откровенных…»

Иван Карамазов разворачивает перед своим братом Алешей легенду о Великом инквизиторе. Легенда эта построена на том, что Христос отвергает искушения сатаны, но является инквизитор и хочет осуществить то, что Христос отверг. Христос молчит, а инквизитор перед Ним развивает свои теории. Он говорит:

«Мы исправим Твой подвиг, мы дадим людям хлеб, мы дадим им счастье, насильственное счастье».

А Христос – молчит.

Так же, как Алеша Карамазов не возражал своему брату, так и Христос не возражает безумствующему перед Ним старику-инквизитору и под конец подходит и целует его.

Как старец Зосима поклонился Мите Карамазову, предчувствуя великое страдание его жизни и души, так Христос поцеловал этого безумного старика за его страдания, потому что он тоже двойственная фигура, потому что в нем, в этом очерствелом палаче, скрыта любовь к людям, только это любовь ложная – она хочет навязать людям счастье насильно.

Как это похоже на лозунг «Железной рукой загоним человечество в счастье!», который воцарится в нашей стране в 20–30-е годы XX века.