Миссия России. В поисках русской идеи

Историк Карташев писал, что Екатерина «вела разведку и о других архиереях, недружелюбно встретивших секуляризацию».

Никогда, наверное, Церковь в нашей истории не находилась в столь унизительном положении. Даже при большевиках она будет Церковью-мученицей, это будет страшно, но это будут открытые гонения, а при Екатерине ее гнали как бы под разными благовидными предлогами. Ее «варили на медленном огне», ей тихо связывали руки. Императрица, решившая с новой силой продолжить антицерковное дело Петра, превращала святую Церковь не просто в госаппарат, но и в колокол с вырванным языком, а немая Церковь – это нонсенс. Потому что главное дело Церкви – Слово.

Причем поощряемое государством онемение Церкви проходило лукаво и не всеми уловимо: например, одновременно с разграблением имущества Синода принимались меры по якобы улучшению положения приходского духовенства. Указами 1764–1765 годов отменялись все так называемые окладные сборы, которые приходское духовенство обязано было платить архиерею. Но отменились они, потому что епископат переходил на казенное содержание от доходов секуляризованных церковных имений! Так вуалировались и лакировались псевдоблагими законами и нарушение апостольского правила о том, что «да служащие алтарю от алтаря питаются», и порабощение епископов – через казенное жалованье ими было легче управлять. При этом сами они лишались свободы управления своими помощниками: им было запрещено лишать священнослужителей сана без разрешения Синода.

Священники тоже были переведены на государственное жалованье, которое было крайне скудным и нерегулярно выплачивалось.

Все это – жуткие плоды петровской церковной революции и развитие этих плодов в руках такой же, как и Петр (может, чуть менее), религиозно-мертвой Екатерины[24].

Еще по вступлении на престол в своей речи к Синоду она прямо заявила, что архиереи – это не только служители алтаря и духовные наставники, но в первую очередь «государственные особы», ее «вернейшие подданные», для которых «власть монарха выше законов евангельских».

Только услышьте это: власть монарха выше евангельских законов! Из этой кривой расстановки приоритетов вырастали все остальные искривления эпохи.

Как и Петр, изыскивая во всем государственную пользу, Екатерина искренне полагала, что дело духовенства – доносить до народа смысл различных государственных инициатив. Приходские храмы были этакими СМИ того времени в ее понимании: здесь оглашались императорские указы – об обязательных прививках против оспы, о ценах на соль и т. п.

Один плюс у этого был: для подобных целей Екатерине было необходимо создать слой просвещенного духовенства. Потому она много занималась развитием духовных школ – и хоть многого ей здесь добиться не удалось, зато в России появился выдающийся просветитель, московский митрополит Платон (Левшин). Он занял пост директора Славяно-латинской академии, преобразовав ее в Славяно-греко-латинскую, и всячески повел образование в ней от латинского, как было прежде, – к греческому, более родному нам. Митрополит стал законоучителем наследника престола, будущего императора Павла, потом короновал его, а следом – и его сына Александра I.

О масштабе личности Платона говорит и то, что во время Отечественной войны 1812 года он оставался со своей паствой в оккупированной столице. Он строил немало обителей, ему обязана своим возрождением и Оптина пустынь. Он полемизировал с кумирами этого времени – французскими просветителями. Например, однажды он обратился к Дидро словами псалма: «Рече безумец в сердце своем: несть Бог» (Пс. 13:1). За невероятный дар слова семинаристы назвали Платона «вторым Златоустом» и «московским апостолом». Однажды после проповеди в Петропавловском соборе он обратился к самому императору Петру I, глядя на его гробницу. А Екатерина как-то раз сказала о нем: «Отец Платон делает из нас что хочет. Хочет, чтобы мы плакали, – мы плачем, хочет, чтобы радовались, – мы радуемся!»

Но разжечь горячее религиозное чувство в Екатерине и Платон не смог. Вероятно, она видела и в нем только нужный для государственных задач винтик.