Миссия России. В поисках русской идеи

В каком-то смысле монумент 1000-летию России – памятник официальной русской идее-идеалу, который так и не был достигнут. Сам термин «русская идея» возник год назад. В 1861 году в объявлении о подписке на журнал «Время» его издатель Федор Достоевский написал:

«Мы предугадываем, что русская идея, может быть, будет синтезом всех тех идей, которые с таким упорством, с таким мужеством развивает Европа в отдельных своих национальностях».

Далее шли, возможно, самые прозорливые слова о русском народе из когда-либо написанных:

«Недаром же мы говорили на всех языках, понимали все цивилизации, сочувствовали интересам каждого европейского народа, понимали смысл и разумность явлений, совершенно нам чуждых. Недаром заявили мы такую силу в самоосуждении, удивлявшем всех иностранцев, способность же примирительного взгляда на чужое есть высочайший и благороднейший дар природы, который дается очень немногим национальностям. Иностранцы еще и не починали наших бесконечных сил».

Поняв про Россию что-то, чего другие не разглядели, Достоевский и для всего мира стал главным воплощением и отражением непонятной ему «русскости». До сих пор он остается одним из самых читаемых писателей во многих странах.

Пророческий дар Достоевского явно вызревал в потрясениях и невероятных метаморфозах его судьбы. В 1849 году он пережил жуткую сцену, к которой возвращался потом много раз в своих работах, – инсценировку казни над ним по делу петрашевцев.

Петрашевцами называли тех, кто входил в клуб мыслителя Михаила Буташевича-Петрашевского – сторонника длительной подготовки народа к революции, организации тайных обществ, приверженца утопического социализма и, само собой, материалистической философии.

Все петрашевцы были разными. Кто-то их называл даже коммунистами. Значительная часть задержанных и осужденных из них, например, понесли наказание только за распространение письма Белинского к Гоголю, которое мы уже вспоминали, или за недоносительство о собраниях.

После инсценировки расстрела, идя на который петрашевцы не знали, что они помилованы, многим из них, включая Достоевского, было объявлено наказание в виде каторги[65].

С января 1850 и до марта 1854 года писатель отбывал срок в военном тогда городе Омске, в каторжной тюрьме. По дороге туда, в Тобольске, жены сосланных декабристов передали петрашевцам по Евангелию с незаметно вклеенными в переплет деньгами – по 10 рублей. Эта книжечка и стала главным чтением Достоевского на все четыре года каторги. Вышел он на свободу другим человеком: все прежние мечтания и идеи растаяли. Точнее, на все вопросы он, кажется, нашел ответы не в разных «-измах», а в Евангелии. Он и Россию понял, посмотрев на нее через Священное Писание.

В бурном шестидесятническом Петербурге, в который вернулся из ссылки Достоевский, он со своими накопленными размышлениями стал успешным журналистом. В печати появился совсем новый голос. Например, о неприкосновенном до того Петре, которого полтора столетия считали государственным мерилом всех вещей и чуть ли не отцом современной России, Достоевский первым заговорил жестко:

«Реформа Петра Великого и без того нам слишком дорого стоила: она разъединила нас с народом. С самого начала народ от нее отказался… После реформы был между ним и нами, сословием образованным, один только случай соединения – двенадцатый год, и мы видели, как народ заявил себя. Мы поняли тогда, что он такое. Беда в том, что нас-то он не знает и не понимает… Петровская реформа… дошла, наконец, до последних своих пределов. Дальше нельзя идти, да и некуда: нет дороги; она вся пройдена. Все, последовавшие за Петром, узнали Европу, примкнули к европейской жизни и не сделались европейцами».

Здесь два страшных признания: что Россия вконец расколота и что элиты страны – это лишь безуспешные подражатели Европе.