Миссия в Париже

– Насчет могилы – это вы далеко загадываете. Похоже, вы даже моложе меня. Будем надеяться, нам предстоит еще долгая жизнь. Возможно, даже счастливая. Хочется надеяться.

Арестованный с легкой саркастической улыбкой долго смотрел на Кольцова и затем сказал:

– Ну-ну! Продолжайте! Про райские кущи, кисельные берега. У вас, чувствуется, богатый опыт допрашивать военнопленных.

– Вот уж – нет. Первый раз, – обезоруживающе улыбнулся ему Кольцов. – Поэтому стою вот перед вами и думаю, как спросить и что спросить.

– Я подскажу. Меня уже допрашивали, – оживился арестант. – Прежде чем задать вопрос, съездите по физиономии. Можно ногой в пах. Чем больнее, тем больший эффект. Если боитесь крови, можно по-другому: спрашивайте ласково, жалостливо, с сочувствием. Но это редко приносит удачу. Лучше с мордобоем, ломанием костей.

– Вы – начитанный человек. Мне тоже доводилось про такое читать. Но и насилие, и лицемерие – не для меня. Поэтому я честно сказал: я не умею допрашивать. Я пришел поговорить. Кое-что спросить у вас. Ответить на какие-то ваши вопросы, если они у вас есть.

– Для этого я просил пригласить ко мне священника. Святое право смертника. Мне отказали. Вероятно, их всех уже ликвидировали?

– Прежде всего, вы не смертник. И не будем больше об этом. Теперь о священниках. Посчитали, что они не нужны светскому государству.

– Но они нужны людям. Кто станет их утешать, вселять в них надежды? Прощать грехи и прегрешения? Отвечать на вопросы, которые постоянно возникают у человека в его повседневной мирской жизни? Или я должен думать, что вот вы и есть тот человек, который и ответит, и посоветует, и утешит, и вселит надежду?

– Оставим этот разговор до лучших времен, – сказал Кольцов.

– Вы думаете, они еще будут, лучшие времена? И для кого они будут лучшими? Для вас? Или для меня? – тут же, словно принял мяч в азартном футбольном поединке, спросил арестованный.

Павел начал понимать, что этот врангелевец – не простой орешек. Его так просто не раскусишь. За те дни, что он находился в плену, поначалу у махновцев, затем у красных, он выработал свою тактику общения. Сперва он молчал. Но это только озлобляло допрашивающих и приносило пленному вред: зуботычины, побои. Да и молчание давалось ему трудно. Равно как и одиночество. И тогда, чтобы не сказать ничего лишнего, не выдать те секреты, которыми владел, он прибегнул к иной тактике, и она показалась ему успешной. Если удавалось, он втягивал допрашивающих в ничего не значащую и бессмысленную светскую беседу. И таким образом ему удавалось топить в пустопорожних словесах любые допросы. Если же это не получалось, вступал в словесную перепалку.

Павел вспомнил слова Колодуба: «Этот парубчук с самим батькой про политику поспорил». Значит, задача Павла не втягиваться в светскую беседу, не вступать в бессмысленный спор.

Мелькнула в голове Павла и такая мысль: не тянет ли арестованный всей этой светской демагогией время, ждет некоего часа икс. Эта мысль показалась ему не лишенной смысла и уже не оставляла его. Добиться у него скорого признания, похоже, не удастся. Побоями и пытками его не запугать. Уговорить не удастся. А время идет, возможно, именно этого он и добивается. Значит, надо искать иной, третий, путь, чтобы вытащить из него откровенное признание.

– Так все же, как вас величать? – сухо спросил Павел, переходя на иной тон общения. Арестованный понял, что чекист уже начал сердиться, что ему пора либо замолчать, изобразив оскорбленного, либо еще какое-то время «повалять Ваньку», изображая простака, и продолжать отвечать на вопросы, избегая подводных камней.

– У меня простое русское имя – Сергей. Можно Сережа, Серега, Сергуня, Серж. Какое вам больше понравится.

– Я так понимаю, домашние звали вас Серж.

Арестованный понял, что лишь на минуту расслабившись, он своей бездумной болтливостью проиграл чекисту серьезное очко.

– Издалека заходите, – постарался он исправить положение. – К имущему сословию не принадлежу.

– А я вас и не спрашиваю о сословной принадлежности. Вы достаточно образованны, чтобы легко понять, что к рабочим и крестьянам не принадлежите, – все так же холодно сказал Кольцов и несколько тише, но гневно, с некоторой опаской поглядывая на дверь камеры, продолжил: – Меня интересует другое. Почему вы, молодой врангелевский офицер, болтаетесь черт знает где, вдали от фронта, когда решается судьба родины, когда вы должны быть там, где повелевают вам быть долг и присяга.

Арестованный несколько опешил от этой гневной речи чекиста. В его голове что-то перепуталось. Он ничего не понимал.