Миссия в Париже

Тогда, в Париже, Кольцов пощадил Ивана Платоновича, не рассказал о том, что произошло с Наташей. Не смог. И сейчас, собираясь идти к нему, он меньше всего думал о том спектакле, который собирался поставить для одного-единственного зрителя – плененного белогвардейца. С этим ему все было более или менее ясно. Но его угнетала та тайна, которую он уже многие дни носил в себе. Он понимал, что на этот раз должен будет рассказать Ивану Платоновичу все, без утайки, и передать ему дневник дочери. И с беспокойством думал о том, как скажется на Иване Платоновиче эта новость? Выдержит ли его сердце?

И сейчас, когда Гольдман сказал, что Иван Платонович уже все знает, у Павла словно сняли с груди тяжелый камень. Его общение с Иваном Платоновичем вновь станет прежним, доверительным, без той преграды в виде дневника и без печальной тайны ее замужества за белогвардейским офицером, которые долгое время стояли между ними. Основное сделал Гольдман, и ему оставалось совершить последнее: передать Ивану Платоновичу дневник.

– Вы не ответили на мой вопрос: что Иван Платонович? Как он отнесся к этому вашему сообщению? – повторил свой вопрос Павел.

– Не знаю.

– Как это? – не понял Павел.

– Он отвернулся и ушел в другую комнату. И больше не выходил. – И после длительного молчания Гольдман добавил: – Вероятно, это – то горе, которое трудно разделить с друзьями. Его надо пережить в тишине и в одиночестве.

В гостинице «Бристоль», где до отъезда в Москву останавливался Кольцов и где оставил в камере хранения свои нехитрые пожитки, он извлек из чемодана Наташин дневник и сунул его в свою кожаную командирскую сумку.

На крохотной площади возле церкви Святого Николая он свернул на одноименную улочку, единственную во всем этом большом городе, которую он считал своей. Здесь ему был привычно знаком каждый дом. Все хорошее и плохое во время его жизни в этом городе почему-то случилось именно на Николаевской. Здесь он познакомился с Иваном Платоновичем и его дочерью Наташей, которые в меру своих сил, часто с риском для жизни, помогали ему и стали едва ли не самыми близкими людьми. Здесь, на этой улице, произошла его мимолетная встреча с Леной Елоховской, которая могла обернуться большой любовью. Не случилось. На этой улице его обманом пленили махновцы, и ему довелось познакомиться с Нестором Махно и его начальником контрразведки Левой Задовым, которые позже, так или иначе, сопровождали его по жизни. Вот и сейчас: этот головоломный «подарок» от Махно, которым приходится заниматься.

Припорошенная легким снежком Николаевская, утратившая летне-осенние краски, выглядела сейчас серой, неуютной, неприветливой и почти чужой.

На стук открыл сам Иван Платонович. Коротко взглянув на него, Павел определил, что выглядит он сейчас значительно лучше, чем совсем недавно, там, в Париже.

– Бон жур, месье! – озорно поздоровался Павел, и они обнялись, словно не виделись целую вечность. – А дома-то лучше?

– Дом. Домовина. – Старцев не принял легкий тон, который пытался предложить Павел, насупился: – Интересная мысль. Всю свою короткую жизнь человек заботится о своем доме. А в старости он становится ему совсем не дорог, на все нажитое смотрит, как на чужое, и больше задумывается о вечном доме – домовине. Впрочем, она тоже не вечная.

– Ну вот! Ну вот! Что за настроение! – пожурил его Павел. – Война кончается, наступит новая жизнь. Неужели вам не хочется взглянуть, какой она будет?

– Все, Паша, проходит. Даже интерес к жизни. У этого интереса тоже должен быть фундамент, иными словами, смысл. А смысл в детях, во внуках. С определенного периода человек уже их глазами смотрит на жизнь. Живет их радостями и их печалями. А я – одинок. Одиночество – не лучшая причина для оптимизма.

Из дальней комнаты на звук голосов вышел Бушкин. В прихожую, где Павел раздевался, он не вошел, ожидал окончания их встречи, стоя в проеме двери.

– О чем вы? Какое одиночество? – не согласился со Старцевым Павел и, заметив Бушкина, продолжил: – А я? А вот Бушкин? А все остальные, которые вас знают и любят?

– Я всех вас очень ценю. Но есть еще кровные связи. Что бы там философы не говорили об остальных связях, но кровные крепче всех других. Поверьте мне, старику, который много прожил и много передумал.

Что на это скажешь! Не поспоришь и не утешишь. Да Иван Платонович не очень и нуждался в утешении. Он был мудр той осенней мудростью, когда все выводы из своей жизни сделаны: и из успехов и из неудач.

– Иван Платонович, поверьте, еще все будет хорошо! – все же произнес подобающие случаю утешительные слова Кольцов, и даже ему самому они показались неуместными и ненужными. Он понял: вместо всех этих дежурных слов он должен и даже обязан молча передать Ивану Платоновичу дневник его дочери. Лишь одну тайну Кольцов пока решил приберечь: Наташа была убеждена, что ее отец умер от тифа. Сейчас это Ивану Платоновичу знать не обязательно. Он все равно ничего не сможет изменить. А Павел там временем по возможности попытается выяснить, где сейчас находится Наташа, и каким-то способом известит ее, что произошла ошибка и ее отец жив.