Миссия Зигмунда Фрейда. Анализ его личности и влияния.

"Чернь живет как хочет (sich ausleben), мы сдерживаем себя. Мы делаем это для того, чтобы сохранить нашу целостность. Мы экономим на нашем здоровье, на нашей способности радоваться, на нашей силе: мы сберегаем их для чего то, сами не зная, для чего именно. И это привычка постоянного подавления природных инстинктов придает утонченность нашему характеру. Мы чувствуем глубже, а потому на многое не осмеливаемся. Почему мы не напиваемся? Поскольку неудобство и стыд похмелья (Katzenjammer) доставляют нам куда больше "неудовольствия", чем наслаждение, получаемое от пьянства. Почему мы дружим не со всяким? Поскольку утрата друга или всякое с ним несчастье жесточайшим образом на нас воздействует. Гак наши устремления направлены более на то, чтобы избежать страдания, чем "а достижение радости. Если это удается, те, что подвергают себя лишениям, становятся такими, как мы, — те ми, кто связывает себя на всю жизнь и о самой смерти, кто претерпевает нужду и тоскует друг по другу, храня единожды данную клятву, кто не переживет тяжкого удара судьбы, отнимающего у нас любимое существо, — то есть людьми, которые, подобно Эзре, могут любить лишь один раз. Весь наш образ жизни предполагает, что мы должны спастись от страшной бедности, что нам присуще желание полностью отгородиться от зол на шей социальной структуры. Бедные, обычные люди — они не могли бы существовать без своей толстой кожи и легкомыслия. Зачем им интенсино переживать, когда все беды природы и общества направлены против тех, кого они любят? Ста нут ли они презирать мгновенное наслаждение, если иное их не ждет? Бедняки слишком бессильны. беззащитны, чтобы действовать так, как мы. И когда я вижу, что они делают все, что хотят, оставив всякую серьезность, я думаю: это компенсация за то, что они так беспомощны перед всеми этими податями, эпидемиями, болезнями, пороками нашей социальной организации. Не ста ну развивать эти мысли, но можно было бы показать, что das Volk судит, верит, надеется совсем иначе, нежели мы. Существует психология обычного человека, отличная от нашей. Эти люди НадеНарод (иен.). — Прим — ред.

Лены большим, чем мы, чувством общности, они жизнелюбивы, ибо одна жизнь оказывается продолжением другой, тогда как для каждого из нас мир кончается вместе с его смертью".

Это письмо молодого, двадцатисемилетнего Фрейда интересно во многих отношениях. Предваряя свои будущие теории, он выражает в письме те самые пуританско — аристократические наклонности, о которых мы уже говорили: самоограничение, экономия на собственной способности радоваться жизни как условие сублимации — вот тот базис, на котором формируется элита. Кроме того, Фрейд высказывает здесь воззрение, которое станет основой одной из важнейших его поздних теорий. Он пишет о своем страхе перед эмоциональной болью. Мы любим не всякого, ибо прощание с ним было бы столь болезненно; мы дружим не с каждым, так как утрата друга приносит печаль. Жизнь ориентирована скорее на то, чтобы избежать печали и боли, чем на опыт радости. Как говорил об этом сам Фрейд, "наши стремления направлены более к тому, чтобы избежать боли, чем к поиску наслаждения". Здесь мы обнаруживаем формулировку того, что Фрейд назвал позже "принципом удовольствия" — удовольствие в большей мере связано с облегчением страданий, с освобождением от болезненной напряженности, чем с положительной радостью. Эта идея в дальнейшем сделалась для Фрейда обще значимой, стала даже наиболее общим и основополагающим принципом мотивации человеческого поведения. Но мы видим, что она присутствовала задолго до того, как Фрейд стал задаваться этими теоретическими проблемами. Это было следствием его собственной — викторианской — личности, страшащейся утратить собственность (в дан ном случае — объект любви и чувство любви), а тем самым и жизнь. Подобная установка была характерна для среднего класса XIX в., которого более занимала проблема "иметь", чем "быть". Психология Фрейда была до самых глубин пропитана этой ориентацией на "иметь", и так как глубочайшие страхи для него всегда были связаны с поте рей какого то "имущества", будь то объект любви, чувство или половой орган, то в этом отношении он ничуть не разделял того протеста против собственничества среднего класса, который мы можем найти, скажем, у Гете.