Миссия Зигмунда Фрейда. Анализ его личности и влияния.

Мы видим личность со страстной жаждой истины, беспредельной верой в разум, неотступным мужеством в утверждении своей веры. Мы обнаруживаем человека, глубоко нуждавшегося в материнской любви, восхищении и протекции, полного уверенности в себе, когда они были, угнетенного и терявшего надежду, когда они отсутствовали. Эта незащищенность, эмоциональная и материальная, заставляла его искать способы контроля над другими — чтобы от него зависели те, от кого. был зависим он сам. Она могла быть и тем факто ром, который направлял его энергию на обретение почета во внешнем мире. Он думал, будто ему все равно, будто он стоит выше стремлений к при знанию, но эта потребность в признании и славе, ожесточенность, когда эти надежды не исполнялись, были мощными движущими силами его личности.

Его атаки были решительны, его защита на флангах быстра и проницательна. Он смотрел на жизнь как на интеллектуальную игру в разгадки, в которой он решил одержать победу силами своего высшего интеллекта. Его рабочие идеи были нацелены на поиск более глубоких ценностей и смыслов. Внутренняя борьба между амбициозностью и видением ценностей, которые часто вступали в конфликт, активизировали его агонизирующую душу. Было и чувство меланхолии: все достижения не стоили той цены, которую приходи лось платить.

Он был наделен способностью действовать, восторженно расходуя всю имевшуюся энергию, а равно и ненасытным экспериментаторством во всех областях и отношениях. Он часто самоутверждался в мелочах и мелких дрязгах с теми, кто не приветствовал его идей и не помогал ему. Инстинктивно он ощущал, что чересчур впечатлителен и, пытаясь показать себя более независимым, чем был на самом деле, ссорился с теми, кто производил на него сильнейшее впечатление.

Силы и амбиции всегда воюют друг с другом. Враждебность и гнев мешали ему сильнее, чем заурядной личности, несмотря на то, что он был наделен и незаурядным самоконтролем. Фрейд мог быть и дипломатом, и идти на уступки, хотя он был одним из невообразимо недипломатичных людей, упрямым, готовым иной разделать что‑то лишь затем, чтобы потом посмотреть на фейерверк.

Способность концентрироваться, овладевать сразу множеством вещей в лучших проявлениях приближает его к гетевскому универсальному человеку в худших же делает дилетантом. Но даже в худших случаях она позволяла ему воз вращаться из всех блужданий не с пустыми руками. Он был чуток к общему и объективному, интересовался и воодушевлялся ситуациями, требующими широкого кругозора и высокого умственного потенциала, но ему недоставало метода в их независимом изложении. Он яростно отвергал всякое заимствование, что иной раз вело к немалой эксцентрике или подлогу, и все же одновременно в его стиле нашло отражение умение тонко соприкасаться с предметом, способность читать мысли своего оппонента и упреждать его действия. Он колебался между безграничностью кругозора познания и безнадежно предвзятым и фантастическим подходом к людям и идеям. Он мог возбуждать в других энтузиазм и слепое поклонение себе, вызывать драматические эффекты, действуя то как гений, то как фанат. Удивительным было его свойство доводить вещи до завершения, беспощадно отбрасывая и все посторонние интересы и занимающие время личные привязанности.

К любящим людям его не отнести; он эгоцентричен, преисполнен сознания собственной миссии, он требует от других следования за ним, ожидания, принесения в жертву ради него независимости и интеллектуальной свободы. Мир — это лишь сцена, где разыгрывается драма его движения, его миссии. Он гордится не лично собой, но своей миссией, величием дела и собою — носителем этой благой вести. Жизнь воспринимает как страх утраты того, что в ней приятно. А потому он избегает радости и наслаждения, избирает для себя контроль над всеми страстями, аффектами, чувствами — на все это есть воля и разум. Его идеал — это самодостаточный, контролирующий себя человек, возвышающийся над чернью, отказавшийся от радостей жизни, но зато довольствующийся чувством безопасности — никто и ничто ему теперь не повредит. Он невоздержан в отношениях с другими, в своих амбициях и, парадоксальным образом, даже в своем аскетизме он не воздержан.