Миссия Зигмунда Фрейда. Анализ его личности и влияния.

Это одинокий человек, он несчастлив, когда не занят активным осуществлением своих открытий или своих квазиполитических целей. Он добр, на делен чувством юмора до тех пор, пока не почувствует, что ему бросают вызов, что на него нападают; и в то же время в одном существенном аспекте его фигура трагична, и он сам остро отдает себе в том отчет: он желает показать человеку землю обетованную разума и гармонии, но сам может разглядеть ее лишь издали — ему там не бывать. Возможно, он ощущает и то, что после дезертирства Поспи — Юнга — оставшимся с ним ее тоже не дано увидеть. Один из величайших открывателей новых путей рода человеческого вынужден умереть с глубоким чувством разочарования, но ни его гордость, ни чувство собственного достоинства так никогда и не были поколеблены болезнью, поражением и разочарованием. Для умов менее зависимых, чем его лояльные последователи, Фрейд был, наверное, личностью слишком трудной, чтобы жить с ним или даже испытывать к нему чувство приязни; однако его одаренность, честность, мужество и трагизм его жизни способны преисполнить нас не только уважения и восхищения, но и любви и сострадания к истинно великому человеку.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Написанные психоаналитиками биографии Фрейда напоминают древние мифы о герое: наделенный сверхъестественной силой герой проходит сквозь испытания, сражается с могущественны. и врагами, конфликтует со своим окружением, не понимающим величия его замыслов и планов. Культурный герой представляет силы упорядоченного космоса в борьбе с хаосом, с хтоническими чудовищами и демонами. Подвиги героя всегда связаны с лишениями и страданиями, иногда с геройской смертью, но итогом драматической жизни является создание новых орудий и институтов культуры, а вместе с тем и благодарная память потомков.

Культурный герой наших дней не похож на Геракла — лишившаяся всех богов цивилизация сделала своими героями ученых и художников. Но жизнеописания Зигмунда Фрейда содержат все элементы классического мифа: детство и юность, проведенные в лишениях, принадлежность к дискриминируемой, а затем и преследуемой нации, борьба с недоброжелательным окружением, предрассудками, которые постепенно рассеиваются светом нового учения. Если в "интеллектуальных биографиях" других ученых — от Пастора до Эйнштейна — место демонических сил занимает непознанная природа, то в случае Фрейда древний архетип героя возрождается во всей своей красе: хтонические божества живут в глубинах нашей души, с ними ведет сражение герой нашей культуры, подчиняющий дионисийские силы разуму, свету науки. Психоанализ выступает как средство избавления от безумия, обуздания темных сил того подземелья психики, которое от рождения и до смерти правит жизнью каждого человека.

Миф тем отличается от сказки, что он не является вымыслом — в соответствии с ним строится сама жизнь. Фрейд в детстве отождествлял себя с Ганнибалом, в зрелости — с Моисеем; отличие действительно великих людей от тех, кого на краткий срок делают "звездами" средства массовой информации, заключается именно в том, что их жизнь в чем‑то близка к архетипу героического мифа. Биограф имеет полное право интересоваться прежде всего тем, что отличает героя от всех прочих смертных, что возвышает его над заурядностью. Не говоря уж об искажении истории в угоду предвзятому мнению, ставшем обычной чертой подобных сочинений, биограф всегда рискует превратить живого человека в условную схему.

Следует сказать, что Фрейд именно поэтому неодобрительно относился к биографическому жанру. Своему первому биографу Виттельсу, а затем и Цвейгу он писал о сомнительности вся кого жизнеописания, а в "Недовольстве культу рой" критиковал как чистый субъективизм расхожую "методологию" тех историков, которые пытаются постичь мир людей давнего прошлого путем перенесения "самих себя, со своими притязаньями и своей восприимчивостью, в те давние условия", когда "на место неизвестной душевной конституции ставится своя собственная". Сегодняшние авторы "интеллектуальных биографий" являются либо несостоявшимися писателями, либо дилетантами от науки. Автор исторического романа сначала сам "переносится" в прошлое и отождествляет себя с лицом иной эпохи. Затем происходит идентификация читателя с этим персонажем, что и заставляет его жадно поглощать тома исторических романов. Если бы персонаж исторической драмы предстал перед нами во всей своей инаковости, чуждости нашему времени, то он разрушил бы ткань романа, не был бы эмоционально воспринят читателем. Там, где биографы следуют за романистами, они создают иллюзию постижения истории, которая на самом деле просто игнорируется ими. Историк идет не от неизвестной ему субъективности, а от обстоятельств, культуры, менталитета, экономики и т. п. Ему нет нужды подставлять себя на место персонажа. Перенести себя в прошлое, слиться с Цезарем при по мощи эмпатии мы не можем не только потому, что сами мы далеко не Цезари, но и в силу непреодолимой исторической дистанции.