Миссионер

После спешного нервного заглатывания кофе под слезы прощания с маленькой одинокой девочкой братья возвращались в Москву. Дороги были переполнены возвращавшимися в город машинами. Ураган везде оставил свои разрушительные следы. Особенно досталось рекламным щитам: почти все они имели растерзанный вид. По мере приближения к кольцевой настроение ухудшалось, в душу влезали суета и сонмище проблем. Мегаполис, отпустивший свои жертвы передохнуть на свежем воздухе, снова втягивал их в круговорот денег, власти и порока.

Имелись такие, кто пытался бороться со злом своими силами или в составе силовых организаций, но странным образом их борьба лишь увеличивала количество зла, уничтожая борцов кого чем: деньгами, властью, пороком — теми же инструментами, с которыми им приходилось вести войну.

И только очень немногие не желали подчиняться этому сладкому яду и ограждались небесным заступничеством. Андрей вспомнил, как читал слова афонского старца городскому паломнику. Этот человек, живший уже «на пути от земли к небесам», сказал, что Господь больше любит тех, кто живет среди порока, потому что «где увеличивается беззаконие, там преизобилует благодать». И еще он вспомнил из сборника духовных советов: «Где лучше спасаться, отче?» — «В городе рядом с монастырем.»

Вот только как жить, чтобы уберечься от греха, который так мимикрирует, так ловко приспосабливается и утончается? Только вчера здесь проживало благо — и вот уже сегодня под его оболочкой брызжет ядом порок. Не дай, Господи, попасть в сети лукавого, так искусно им расставленные. Просвети разум светом истины Твоей! Защити и спаси, не остави без Твоего несокрушимого покрова.

В гостях у отца Сергия

Вечером Андрей сидел на лавке и высматривал в плотном потоке машин, несущихся по Кутузовскому проспекту, белую «Ниву» с кокетливыми спойлерами, в которой ездила Лида.

За его спиной на асфальтовом пятачке резвилась местная юная поросль. Одно из них, неопределенного пола, подсело на скамейку, поправило крепления роликов и, взлохматив и без того бесформенную копну светлых волос, ткнуло локтем Андрея в бок:

— Слышь, мэн, покурить-то дай! — услышал он звонкий девичий голосок.

— Не курю… — Он не отрывал взгляда от дороги.

— А что еще ты не делаешь?

— Много чего…

— И не скучно?

— Мне очень жаль тебя разочаровать, но это явление мне незнакомо.

— Ладно, если так, то скажи, чем тогда оттягиваешься? Ну, расслабляешься как?

— А зачем?

— Ну, как это… так все делают…

— Ты что, из колхоза имени двадцатого съезда? «Мы, все как одна, доярки колхоза двадцатого съезда, от имени всех женщин Земли и тэ дэ…» Чего за всех-то говоришь?

— Ты даешь…

— Здесь ты попала в точку. Вот тебе и разгадка. Когда не берешь, а раздаешь, то и расслабляться ни к чему, и скучать некогда. Наоборот, каждую минуту жизни ценишь, а не давишь их, как клопов.

— Уууаауу! Значит, ты крутой? Так бы и сказал.

— Человек я, а не пятиминутное яйцо на завтрак. Чело — это разум, век — вечность. Получается, что вечный разум, или разум, устремленный в вечность. Так что тут как-то со скукой нестыковка, не до этого…

Андрей оторвал свой взгляд от дороги и направил его в глаза девушки, скрытые, как у пуделя, прядями волос. В наглой круглой черноте зрачков ее по очереди промелькнули вызов — смятение — смущение. «Значит, жива еще. Повзрослеешь — обезьянничать прекратишь».

— Гм… простите, я это… — она шмыгнула носом.

— Ладно, на вот тебе, — он протянул пару конфет. — Это лучше курева и роликам не помешает.

— Простите…

— Чего там, будь здорова и не скучай!

Перед лавкой со скрипом тормознула белая «Нива», Лида открыла дверцу и напевно позвала Андрея. За рулем сидела уже не хлебосольная дачница, а уверенная в себе дама в элегантном фисташковом костюме с лихо развевающимся шелковым шарфиком на длинной шее. Он сел в машину, и они довольно быстро доехали до нужного дома на Минском шоссе.

По дороге Андрей рассказал, как познакомился с отцом Сергием. Было время, когда он метался по храмам и искал священника, который помог бы ему очистить душу от грехов. Один священник раздражал его своей полнотой (Андрей считал, что большой живот свидетельствует о чревоугодии). Другой был слишком мягок, иногда даже оправдывал его грехи, говоря, что другие и больше грешат, и ничего страшного… Третий постоянно лукаво улыбался и постоянно принимал без очереди тех, кого ему подводили; в результате многие из очереди исповедаться не успевали.

Отец Сергий с первой же исповеди наложил на Андрея епитимью, заставив его за каждый год, прожитый в грехе вне Церкви, класть земные поклоны. Сначала это наказание его возмутило, но потом, после снятия епитимьи, он понял, что к Причастию приготовился по-настоящему в первый раз.