Миссис Крэддок

Воображение Берты редко позволяло ей видеть вещи в свете, отличном от фальшивого. Иногда они сверкали и переливались, озаренные сиянием идеала, а порой наблюдалось совершенно противоположное явление. Поразительно, что столь короткий перерыв в отношениях разрушил привычку, сложившуюся за годы, однако факт был налицо: Эдвард превратился в чужака, и Берте стало неприятно делить с ним спальню. Теперь она смотрела на мужа взором, затуманенным желчью, и говорила себе, что наконец-то поняла, каков он на самом деле. Бедный Эдвард дорого расплачивался за былую привлекательность, которой время незаметно его лишило, взамен наградив избытком жира. Восточный ветер, значительное положение и сытая жизнь огрубили его некогда тонкие черты, сделали щеки чересчур полнокровными.

Любовь Берты окончательно испарилась так же внезапно, как родилась, и муж стал ей противен. Она приобрела определенную способность к анализу, которой в совершенстве владела мисс Лей, и теперь изучала характер Крэддока с губительным для всяких чувств результатом. Отъезд жены поставил под угрозу семейное счастье Эдварда и в другом плане: парижский воздух взбодрил Берту и заострил ее ум; она покупала много книг, посещала театры, читала французские газеты, живость языка в которых поначалу приятно контрастирует со сдержанностью британских изданий. Все это вкупе удвоило ее придирчивость и чрезвычайно усилило нетерпимость ко всему глупому и скучному.

Вскоре Берта пришла к выводу, что муж обладает не просто заурядным, но крайне низким интеллектом. Его невежество более не казалось трогательным, а, наоборот, выглядело постыдным, предрассудки из забавных превратились в дикие. Берта негодовала на себя за то, что рабски унижалась перед человеком, наделенным столь косным мышлением и пустой, бессодержательной натурой. Она уже не понимала, как вообще могла испытывать к нему страстную любовь. Эдвард строго следовал дурацкому порядку; Берта раздражалась сверх всякой меры, наблюдая за методичностью, с какой Крэддок проводил утренний туалет — ничто на свете не могло изменить последовательность процедур умывания и причесывания. Уверенность, самодовольство и незыблемая правильность Эдварда также приводили ее в бешенство.

Вкусы Эдварда в литературе, живописи и музыке были достойны презрения, а его потуги судить о них — смехотворны. Поначалу Берта не обращала внимания на недостатки супруга, позже утешалась общеизвестной истиной о том, что мужчина может не разбираться в искусстве и при этом обладать всеми возможными добродетелями. Теперь же она стала гораздо менее снисходительной. Ее возмущало, что Эдвард считает себя вправе высказывать мнение о книгах — даже не читая их! — только потому, что он, как любой школяр, выучился читать и писать. Конечно, неразумно винить беднягу в слабости, присущей большей части человечества. Любой, кто умеет держать перо, уверен в своем таланте критиковать, причем критиковать свысока. Обычному человеку просто не приходит в голову, что для написания книги требуется не меньше мастерства, чем, скажем, для подделки фунта чаю. Он также не задумывается о том, что автор оперирует такими понятиями, как стиль и контраст, свет и тень, словесный портрет, а также многими другими, к которым торговля зеленью, лентами и булавками, разведение свиней или конторская работа не имеют никакого отношения.

Однажды Эдварду попалась на глаза желтая обложка французской книги, которую читала Берта.

— Опять за книжкой? — воскликнул он. — Ты слишком много читаешь, это вредно.

— Вот как?

— Да. По моему мнению, женщина не должна забивать голову книжками. Лучше гулять на свежем воздухе или заниматься чем-нибудь полезным.

— Ты так думаешь?

— Ну вот скажи мне, почему ты все время читаешь?

— Для развлечения, а иногда еще и для просвещения.

— Многому ты просветишься из непристойного французского романа!

Вместо ответа Берта протянула ему книгу и указала на заголовок: это были письма мадам де Севинье[33].

— И что?

— Название тебе ни о чем не говорит? — с улыбкой спросила Берта. И вопрос, и тон стали ее отмщением за многое. — Боюсь, ты совсем не образован. Видишь ли, я читаю отнюдь не роман, и в нем нет ничего непристойного. Это письма матери к дочери, образец эпистолярного жанра и женской мудрости.

Берта нарочно выражалась в несколько официальной и вычурной манере.

— А-а, — сказал Эдвард с озадаченным видом.

Он несколько смутился, однако убежденность в собственной правоте его не покинула. Берта сухо улыбнулась.

— Что ж, читай, если тебя это развлекает. Я не против, — пожал плечами Эдвард.

— Ты очень добр.

— Я простой человек и не притворяюсь ученым, мне этого не надо. В той отрасли, которой я занимаюсь, книжки читают только неудачники.

— Тебя послушать, так необразованность — это достоинство.

— Лучше иметь доброе сердце и чистую душу, чем ученость, Берта.

— Лучше иметь хоть каплю мозгов, чем запас назидательных изречений!

— Не знаю, о чем ты, только я нравлюсь себе таким, каков есть, и вовсе не желаю учить иностранные языки. Мне вполне хватает английского.