Миссис Крэддок

Берта вздрогнула и подняла взгляд. Неужели в конце девятнадцатого века можно всерьез начинать выступление такими словами? Ее муж, однако, не шутил. Веским, сдержанным тоном он продолжал. Обведя взором публику, Берта не заметила ни тени улыбки. Крэддок сохранял абсолютную невозмутимость; он быстро освоился и вошел в струю своего выступления. Речь была отвратительной. Крэддок употреблял все самые избитые фразы, какие только знал; нелепо мешал жаргонные словечки с высокопарными выражениями, а от его глупых, «бородатых» шуток Берту бросало в холодный пот. Она поражалась: как может Эдвард держаться с такой самоуверенностью? Разве он не понимает, что сам себя ставит в дурацкое положение? Берта не шевелилась, боясь услышать смешки миссис Брандертон и девиц Хэнкок. «Сразу видно, кем он был до женитьбы на мисс Лей. Совершенно необразованный тип. Интересно, почему жена не отговорила его от этого позора? Что за безграмотность, что за убогие байки и шуточки!» Берта в ярости стискивала кулаки, на ее щеках постоянно вспыхивала краска стыда. Речь оказалась еще хуже, чем она предполагала. Крэддок использовал невероятно длинные обороты и, запутавшись в собственном многословии, был вынужден оставлять предложение незаконченным. Начав цветистую фразу, он постепенно комкал ее и в конце сводил к самой пошлой банальности. Эдвард напоминал Берте человека, который отправился покорять Анды, но затем передумал и ограничился прогулкой по Бонд-стрит. Насколько еще хватит терпения публики, прежде чем оратора освищут? Берта мысленно благодарила аудиторию за снисходительность. А что потом? Мистер Бэкот попросит Эдварда снять свою кандидатуру? Допустим, ее муж откажется, что тогда? Неужели придется объяснять, что он на самом деле дурак? Берта уже почти слышала сдавленные смешки окружающих.

— Господи, когда же он замолчит! — пробормотала она сквозь зубы. Стыд и унижение казались ей нестерпимыми.

Эдвард продолжал говорить и, по-видимому, не собирался закругляться. Берта с тоской подумала, что его истории всегда отличались длиной и обилием подробностей. Может быть, если он закончит прямо сейчас, еще не все будет потеряно. Крэддок отпустил грубую шутку, и со всех сторон послышались одобрительные возгласы. Берта поежилась и взяла себя в руки: нужно вытерпеть до конца. Почему он не уходит? Затем Крэддок поведал историю из фермерской жизни, и зал взорвался смехом. Перед Бертой забрезжила надежда: быть может, эта вульгарщина поможет ему завоевать расположение неотесанных крестьян, составлявших большую часть публики. Но что скажут Брандертоны, Молсоны, Хэнкоки и прочие? Должно быть, Эдвард не вызывает у них ничего, кроме брезгливого презрения.

Худшее ждало впереди. В заключительной части выступления Эдвард сделал несколько замечаний относительно текущей политики (в которой абсолютно не разбирался), что натолкнуло его на мысли о ненаглядной отчизне. Он открыл кран на всю: патриотизм хлынул мощной струей. Крэддок дудел в грошовые ярмарочные дудки английской праведности, воспевал величие Британской империи; бил в барабаны славы, восхваляя могучую англосаксонскую расу. Эдвард благодарил Господа за то, что родился англичанином, а не кем-нибудь там еще. Томми Аткинс и Джек Тар[36]

вместе с мистером Редьярдом Киплингом отплясывали джигу под аккорды «Британских гренадеров», а мистер Джозеф Чемберлен исполнил pas seul[37]

на музыку «Янки Дудл». Образно выражаясь, Эдвард вовсю размахивал национальным флагом.

Его сентиментальность вкупе с дурным вкусом и пошлостью речи вызвали у Берты острое отвращение. Просто ужасно, каким пустоголовым должен быть человек, который оскверняет свои уста выражением столь дешевых чувств.

Эдвард сел. На мгновение повисла тишина, а затем зал грохнул оглушительными аплодисментами. Публика хлопала не из вежливости, нет; все как один повскакали со своих мест и принялись выражать одобрение восторженным ревом. «Молодчина!» — крикнул кто-то, и тут же зал наполнило многоголосое «Он славный и добрый малый». Миссис Брандертон забралась на стул и махала платочком, мисс Гловер неистово хлопала, как будто из механизма превратилась в живого человека.

— Разве не прелестно? — шепнула она Берте.

Важная публика на помосте пребывала в исступленном восторге. Мистер Бэкот тряс руку Эдварду, миссис Мэйстон Райл энергично обмахивалась веером. Выражаясь языком журналистов, сцену можно было охарактеризовать как «единый порыв беспримерного воодушевления». Берта остолбенела.

Мистер Бэкот выбежал вперед.