Миссис Крэддок

Однако больше всего Берте нравилось место, где зелень бушевала особенно пышно — парк виллы Маттеи, заброшенное царство изобилия. Вилла располагалась довольно далеко, туристы редко туда добирались, и парк был в полном распоряжении Берты. Тишина и уединенность доставляли ей самое изысканное удовольствие. Порой по заросшим травой тропинкам неторопливо шествовала группа семинаристов в алых одеяниях, и яркие пятна их наряда резко контрастировали с темно-зеленым морем дикой растительности.

Затем Берта шла домой, усталая и счастливая; садилась у окна и смотрела на закат. Заходящее солнце освещало купол собора Святого Петра, превращая величественное здание в храм золотого огня. Казалось, будто огромный купол был сделан не из камня, но из сияющего света, венчая собой дворец Гипериона. Когда же сгущалась ночь, безупречные очертания собора четко выступали на фоне великолепного бархатно-черного неба.

Глава XXVIII

После Пасхи мисс Лей предложила потихоньку собираться обратно в Англию. Берту пугала мысль о возвращении, и не только потому, что ей не хотелось покидать Рим, но и потому, что это влекло за собой необходимость объяснений. Зиму она провела под удобным предлогом поправки здоровья, но теперь требовалось найти другой повод, чтобы оправдать необходимость пребывания вдали от мужа. Как ни напрягала Берта измученный рассудок, в голову ничего не приходило, однако она твердо решила ни в коем случае не возвращаться в Корт-Лейз — после шести месяцев счастливой свободы она не вынесла бы заточения духа и тела.

Эдвард счел скверное самочувствие жены убедительным поводом для отъезда и легко отпустил ее. По словам Крэддока, он не имел оснований удерживать Берту, если речь шла о состоянии ее здоровья, тем более что он вполне мог управиться с хозяйством самостоятельно. Супруги регулярно переписывались, но Берта всякий раз буквально заставляла себя отвечать на письма мужа. Она твердила себе, что единственный разумный выход из положения — открыто заявить Эдварду о своих намерениях и оборвать переписку, однако боязнь шума, неприятных хлопот и бесконечных объяснений удерживала ее от этого шага, и Берта попросту старалась писать как можно реже, отделываясь общими фразами. К ее удивлению, раз или два, когда она изрядно задержалась с ответом, приходило второе письмо от Эдварда, в котором тот с тревогой спрашивал, почему она не пишет.

Мисс Лей в разговорах ни словом не упоминала Крэддока, из чего Берта предположила, что тетушка о многом догадывается. Тем не менее мисс Лей воздерживалась от каких-либо высказываний; благословенны те, кто не вмешивается в чужие дела и держит рот на замке! Мисс Лей на самом деле пришла к выводу, что между мужем и женой произошел серьезный разлад, однако верная своей привычке предоставлять людям самим разбираться в жизни, искусно делала вид, что ничего не подозревает. Надо заметить, это было весьма благородно, ведь собственная наблюдательность всегда являлась предметом чрезвычайной гордости мисс Лей.

«Труднее всего для умной женщины притворяться дурочкой», — любила говорить она. Смекнув, в чем затруднение Берты, мисс Лей сочла его легко преодолимым.

— Было бы хорошо, если бы ты не торопилась с возвращением в Корт-Лейз и вместе со мной поехала бы в Лондон, — сказала она. — Ты ведь еще ни разу не проводила сезон в столице? В целом все довольно мило. Опера определенно хороша; кроме того, иногда можно увидеть людей, одетых со вкусом.

Берта ничего не ответила. Видя, что племянница явно хочет ответить согласием, но в то же время колеблется, мисс Лей пригласила Берту к себе в гости на две-три недели, прекрасно зная, что путешествие любой женщины всегда может растянуться на неопределенный срок.

— К сожалению, у меня не найдется места для Эдварда, — с холодной улыбкой промолвила она. — Ты же знаешь, моя квартирка слишком тесная.

Ирония — это дар богов, самый тонкий из способов словесного выражения мыслей. Это и броня, и оружие; и философия, и постоянное развлечение; пища для голодного ума и напиток, утоляющий жажду веселья. Насколько изысканнее умертвить врага, уколов его шипом иронии, нежели размозжить ему голову топором сарказма или отколотить дубинкой брани. Мастер иронии наслаждается ею только тогда, когда истинный смысл высказывания известен ему одному, и прыскает в рукав, глядя, как окружающие, скованные цепями своего тупоумия, воспринимают его слова абсолютно всерьез. В суровом мире ирония — единственная защита для беспечных. Для писателя же это снаряд, которым он может выстрелить в читателя, дабы опровергнуть гнусную ересь о том, что создает книги не для себя, а для подписчиков библиотеки Мьюди. Не стоит впадать в заблуждение, милый читатель: уважающему себя автору нет до вас никакого дела.