Мистер Грей младший (СИ)

Едва музыка заглушила разговоры, смех и прочие звуки, Макс, Мэйсон и Ян присоединились к Джеки, а Кен как-то слишком развязано прижался лбом к плечу Кейтлин. Мне захотелось его ударить. В моей голове начали созревать вопросы. Насколько у них серьёзно? Как и с чего это началось? Чем именно её смог зацепить Кен и что он сделал, чтобы привлечь её внимание к себе? К моей внезапной радости, она легонько повела плечом, чтобы избавиться от прикосновения.

— Я выключаю свет! Хочу тусить! — визг Джеки был настолько громким, что смог переплюнуть песню Бейонсе в динамиках. Никто с ней не спорил, либо желая сберечь связки, либо потому, что отказывать леди в удовольствии полной темноты не было в правилах окружающих её джентльменов.

Я же продолжал смотреть на Кейтлин, пока ещё при свете. Я понял, почему её изящное, хрупкое плечо выгнулось, откидывая голову любившего прижиматься к ней друга. Музыка побудила выполнить её этот жест сначала одним плечом, затем другим, а дальше, проведя ими лёгкую волну, чувствуя музыку каждой мышцей и веной, она поднялась от маленького дивана, на котором сидела вдвоём с Кенджи и делала аккуратные шажки дальше… Продолжая двигать плечами, тонкими кистями рук и прекрасно взмывать бёдрами вверх. То в одну в сторону, то в другую… Свет погас.

Вот чёрт!

В одно мгновение — я понимаю, что она спотыкается о мою ногу, сумев при этом не издать ни единого звука. Ни вскрика. А я, в свою очередь, ретируюсь, встав, чтобы ухватить её за талию и усадить на свои колени.

Она в моих руках… О, Боже.

========== Change. Part Three. ==========

Она в моих руках. Я повторяю это в своём мозгу, как мантру: она в моих руках и ей никуда не деться. К счастью, она и не изъявляет этого желания, которое если бы не оскорбило меня, но огорчило. Как поразительно для хорошей девочки… Приятно и даже льстит. Я ощущаю тот самый подъём внутри, который несколько дней, недель, был для меня невозможен. Нечто есть в этой девочке, нечто, что заставляет ощутить в себе энергию и неопытность, ревностность и чувственность, уверенность и наглость того подростка, которым я являлся. И в такие моменты, когда в твоих руках оказывается нежное, пахнущее ягодным ароматом, забирающее в омут своей фарфоровой хрупкостью тело, прошлое перестаёт существовать. Потому, что те чувства, что жили лишь в воспоминаниях, оживают в реальности. Эта первозданность восприятия вновь пробирается под самую кожу. И это невозможно контролировать. Это происходит с той же быстротой, с которой спадает на Землю солнечный свет.

— Кейтлин, — губы с неловкостью перебирают каждую букву её нежного имени.

Она не выдавила ни вздоха в ответ: верно, она не могла найти в себе самообладания, чтобы встать и уйти; она продолжала неподвижно сидеть, молча, при этом не пытаясь казаться беспечно-уверенной на коленях наглеца, что пьянел только от запаха её длинных волос. Пока мои руки не стали блуждать на её талии, она не двигалась, не говорила, и, даже…сдавалось мне, что не дышала. Но когда мои воспалённые ладони, неподвластные рассудку, проскользнули с самого сгиба её талии по рёбрам вверх, девочка точно очнулась от спячки: Кейтлин громко задышала, очень глубоко и звучно, но я знал, я верил, чувствовал, что если эти захваты кислорода в лёгкие вызваны лишь моими прикосновениями, то эти вздохи слышу только я, потому что они предназначались мне. Ибо я был тому причиной.

— Я же просила… тебя… — голос малютки прервался на полуслове; в нём был то полустон, то полумольба.

— Меня? — внутри я требовал, чтобы она продолжала. Малыш, пожалуйста, говори.

— Да! Тебя. Не надо делать этого, — она уже второй раз за вечер произнесла эти слова: в них было не меньше надежды, чем в прошлый раз.

— Ты просила меня не целовать тебя в губы. Там, на кухне. Разве я неправильно тебя понял? — в моём голосе, должно быть, слышалась та самая насмешка, после которой слабый пол редко продолжал со мной бой.

Но я ни в коем случае не хотел, чтобы ей так казалось. Да, я насмехаюсь, но не над её мольбой, а над собой. Не могу отпустить её. Не готов следовать её «не надо». Не могу отпустить сейчас эту спасительную соломинку, которая может спасти меня от одиночества и оттого хладнокровного дьявола, что селится во мне и ест заживо. Что за нелепость? К глубочайшему расстройству, мой тон был ею молниеносно распознан. Но понят неверно, увы… Она в секунду оторвалась от моих колен, но я тут же притянул Кейтлин обратно. Наши бёдра стукнулись друг об друга. Выдохнув шипящее возбуждение внутри, я крепко сжал главные части её бесподобных ног.

— Ты не ответила мне, — пробормотал я ей на ухо, пока она старалась вдыхать и выдыхать размеренно и тихо. И кажется, в эти минуты ей ничего так не хотелось, как дышать.