Мистер Уайлдер и я

Я ему не поверила, конечно. На иерархической лестнице нашей съемочной группы я занимала ступеньку, близкую к подножию; скорее рабочего-постановщика или парня из бригады осветителей пригласили бы на этот ужин. Но, рассуждая так, я упустила одну важную деталь: своим другом Ици Билли очень дорожил. Даже в нормальных обстоятельствах он всегда старался ублажить Ици, а теперь, когда съемки «Федоры» превращались в тяжкое испытание, Билли из кожи бы вылез, только бы не испортить настроение другу-сценаристу. Посему: Ици захотел, чтобы эта странная гречаночка пришла на званый ужин для узкого круга? Да пожалуйста. Нет проблем. И вдобавок ее нужно посадить не где-нибудь на уголке, но рядом с почетным гостем? Считай, что дело в шляпе.

И вот она я, за столом для избранных, среди самых-самых. Но не уверена, что доктору Рожа понравилось такое соседство.

Сейчас я располагаю записями практически всей музыки Миклоша Рожа к кинофильмам (а было их девяносто с лишним), не говоря уж о его концертных сочинениях. И мне доподлинно известен деликатный, лиричный характер его музыки. Те прекрасные романтические мелодии, написанные им для «Леди Гамильтон» и «Багдадского вора». Утонченная грусть адажио в его концерте для скрипки, побудившая Билли снять «Частную жизнь Шерлока Холмса». Но, если начистоту, в тот вечер сидеть рядом с ним за ужином оказалось не очень приятно. Оглядываясь назад, я понимаю, что доктор Рожа был человеком замкнутым и, наверное, даже застенчивым, но тогда я приняла его стеснительность за высокомерие. А кроме того, нашему почетному гостю было лет семьдесят. За плечами у него многолетняя выдающаяся карьера и на очереди еще четыре-пять фильмов с его музыкой. Ему больше не надо было ничего и никому доказывать, и уж во всяком случае, не двадцатилетней девчонке из Афин, вообразившей себя музыкантом.

— Вы впервые в Мюнхене, доктор Рожа? — Такой, если не ошибаюсь, была моя первая попытка завязать с ним знакомство.

— Я бывал здесь неоднократно, — ответил он сухим официальным тоном. — Последний раз год назад. По приглашению Мюнхенской филармонии, дававшей ряд концертов в мою честь.

— Замечательно, — сказала я. — Они играли вашу музыку для кино или серьезную музыку?

Уместный и умный вопрос, полагала я. Но ответ меня ошарашил:

— Вы не считаете музыку для кино серьезной?

— Э-э, разумеется… Разумеется, считаю, — промямлила я, заикаясь. — Я только хотела сказать…

— В 1934 году, в мой первый визит в Париж, — перебил меня доктор Рожа, — я познакомился со швейцарским композитором Артуром Онеггером. Вряд ли вам знакомы его произведения, верно?

— Не все, но некоторые знакомы, — ответила я. И не соврала, я действительно прослушала несколько вещей Онеггера среди других записей на пластинках, привезенных моей мамой из Лондона.

Доктор Рожа был приятно удивлен:

— Правда? Не многие теперь слушают его музыку. Но в те времена, когда мы с ним дружили, он был очень известным композитором. И однажды за ужином я спросил его, как ему удается зарабатывать на жизнь «серьезной» — как бы вы это назвали — музыкой. Он ответил, что для заработка он пишет музыку для кино. Я был поражен! Я думал, речь идет о фокстротах и тустепах, о того сорта музыке, что играет самодеятельный оркестрик в дешевом кафе. На следующий день я отправился в кинотеатр на «Отверженных» Раймона Бернара с музыкальным сопровождением Онеггера. К моему великому изумлению, я услышал музыку превосходного качества. Так на меня снизошло откровение. Я понял, что нет ничего постыдного в сочинении музыки для кино. Разумеется, это не значит, что вам не приходится идти на компромиссы. В Голливуде нередко обнаруживаешь, что работаешь на идиотов. Впрочем, в любой профессии есть свои издержки.

— Но мистер Уайлдер не идиот.

— Конечно, нет. Я питаю к нему искреннее уважение и симпатию. Иначе бы сегодня меня здесь не было. Иначе я бы не согласился работать над этим фильмом, хотя я не убежден целиком и полностью, — украдкой он обвел взглядом наших сотрапезников, — что фильм станет его очередным большим успехом. Нет, я имел в виду других режиссеров. Кинематографистов опытных, известных, публика их обожает, потому что не ведает, каковы эти люди на самом деле.

— Вот как, — обронила я.

— Мистер Хичкок, например.

— Альфред Хичкок? — О нем даже я слыхала.

— А разве бывают другие Хичкоки? В сорок пятом году я написал музыку к его фильму «Завороженный». Посредственное кино, сказать по правде…

— Да. — Как обычно, я процитировала по памяти пассаж из Халливелла: «Исполнители главных ролей творят чудеса, но сюжет мог бы быть и поинтереснее».

— Именно. — Доктор Рожа внимательно, слегка сдвинув брови, поглядел на меня. Затем продолжил: — Однако музыку я написал хорошую. В работе всегда нужна полная отдача. За эту музыку я получил своего первого «Оскара». И знаете что? Мистер Хичкок ни разу не упомянул об этом. Не прислал ни открытки с благодарностями, ни письма с поздравлениями, ни словечка. С тех пор мы с ним больше никогда не работали.

— Лажа, — прокомментировала я.

Он отхлебнул воды, прежде чем переспросить:

— Лажа?