— Ой, знаете, как это бывает. Вспоминаются лишь мелкие, разрозненные детали. — Вынув из пачки сигарету, он щелкнул изящной золотой зажигалкой. Я никогда не видела, чтобы он так много курил. — Деревянное креслице, например… даже не креслице, а скорее стульчик с подставкой для ног и высокой прямой спинкой… крошечный стульчик, только маленький ребенок поместился бы в нем, и я сижу на этом стульчике, греясь у огня. Помню мелодию, которую насвистывал отец. Помню мальчишку-одноклассника — звали его Дариус, — и однажды на школьном дворе он выворачивал мне руку, требуя денег. Такого сорта чепуху. А все прочее куда-то провалилось. Мои первые сохранившиеся воспоминания все о Нью-Йорке, и я всегда ощущал себя американцем до кончиков ногтей. Билли же было под тридцать, когда он приехал в Голливуд. А прежде он крутился в Вене, потом в Берлине, потом в Париже. Такое навсегда остается с тобой, знаете ли.
— Хотите сказать, в Америке он никогда не чувствовал себя как дома?
— Он любит Америку. Точнее, ненавидит, но и любит тоже. И Европу любит. И также ненавидит. Билли — клубок противоречий. Думаю, поэтому ему необходимо рассказывать истории. И ведь как увлекательно рассказывает. Знаете, некоторые его… качества оживают только в Европе, а в Голливуде почти не проявляются. Несколько лет назад, когда мы снимали в Италии картину с Леммоном, Билли постоянно водил его по ресторанам, по музеям, учил понимать толк в еде и разбираться в искусстве… это очень по-европейски.
— А что было до того? — спросила я. — Когда вы отправились в Англию снимать «Шерлока Холмса»? (Сюжеты и названия фильмов мистера Уайлдера я, конечно, знала наизусть, как и хронологию.)
— Там было немного иначе, — ответил мистер Даймонд. — Нет, мы там прекрасно себя чувствовали, но Англия не Европа. Знаю,
— Да, понимаю, — ответила я, и совершенно искренне. Когда бы я с мамой ни приезжала в Лондон, у меня всегда возникало такое ощущение, будто я не просто в другой стране, но на другом континенте. Он завораживал меня, этот континент, как и большинство моих соотечественников, но многие тамошние обычаи и нравы казались нам загадочными, эксцентричными и в общем непостижимыми.
— Съемки были трудными, — продолжал мистер Даймонд. — Многое пошло наперекосяк. — Он снова погрузился в задумчивость, глядя вдаль, на море. Я начала подозревать, что многое из того, что происходит с ним сейчас, как и многое, происходившее с ним и с Билли в последние годы, побудило его взглянуть на своего друга под иным углом, чтобы лучше и, возможно, глубже понять его. — Знаете, он ведь очень уязвимый… С виду такой кремень и соображает в сотню раз быстрее, чем любой из нас, и чувство юмора у него бесподобное, но все это… только на людях, понимаете? То, что случилось с «Холмсом», меня просто ошарашило. Мы работали над этим фильмом долгие годы. Для Билли «Холмс» был очень важен — пожалуй, самым важным из того, что он сделал. Но когда продюсеры, отсмотрев фильм, давай твердить, что он чересчур длинный, Билли утратил веру в эту картину. Напрочь. Зато верил всему, что говорили продюсеры, и, начав резать, уже не мог остановиться. Резал и резал, сокращая. В итоге пришлось
— А какие проблемы возникли у вас с этим фильмом? — спросила я.
— Всякие, — ответил мистер Даймонд. — Но, думаю, доконала нас остановка производства.
— Остановка? Почему?
— Потому что исполнитель главной роли пытался покончить с собой.
— Ого, — не поверила я своим ушам: неужто такое действительно случается?
— Он был в полном раздрае, — рассказывал мистер Даймонд, и не столько мне, сколько себе. — Неудачный брак, это основная причина… Бог знает что творилось в его семье. Ну и груз ответственности за главную роль в той грандиозной картине. Прежде больших ролей ему не перепадало. А Билли бывает крут. Крут с актерами. Он от них многого требует. Но не больше, чем от себя, разумеется…
Я вспомнила, каким словом он обозначил состояние мисс Келлер по окончании сегодняшних съемок: «Она