Мистер Уайлдер и я

Ладно, Мэтью разыскал меня вовсе не для того, чтобы заново разжечь огонь нашей юношеской любви. Он пришел с деловым предложением. Выяснилось — к моему вялому изумлению, — что ему дали денег на съемки художественного фильма. Если помните, хотя вряд ли, как раз в ту пору, в середине 1980-х, британское кино переживало очередной ренессанс. Недавно народившийся «Канал 4» щедро вкладывался в развитие кинопроизводства. Недовольство тэтчеризмом гальванизировало режиссеров. «Огненные колесницы»[50] помогли кинематографистам уверовать в свои силы. Мэтью, маркированному как «талантливая молодежь», выдали несколько сотен тысяч фунтов, с тем чтобы он перенес свою собственную мутноватую смесь из Мартина Скорсезе, Николаса Роуга[51] и левацкой полемики на экран. Вряд ли вам запомнился этот его фильм — в наши дни о нем мало кто помнит, — но в свое время он пользовался успехом, хотя и не сумасшедшим. Впрочем, когда мы встретились в тот вечер, Мэтью еще не приступал к монтажу, а одна из ключевых должностей в его творческой команде до сих пор пустовала — должность композитора.

Когда нам подали горячие закуски. Мэтью промурлыкал какую-то мелодию.

— Что это? — спросила я.

— Как «что»? — ответил Мэтью. — Твоя музыка. Та, что ты играла на вечеринке в Греции.

— Ты так и не сумел запомнить мелодию, — сказала я и пропела «Малибу» чисто и четко; мое исполнение изрядно отличалось от мурлыканья Мэтью.

— Точно! — воскликнул он. — Она самая!

— Знаю, — ответила я, стараясь не впадать в покровительственный тон.

— Она нужна нам, — сказал Мэтью. — Пока я снимал, она звучала у меня в ушах на каждой сцене. Прошу тебя, Калли, обещай, что согласишься.

— Соглашусь на что?

— Написать музыку к моему фильму.

Вот так все и началось. Мэтью приставил ко мне целую бригаду ассистентов, объяснявших, как пишется музыка для кино, как эту музыку оркеструют, записывают, синхронизируют и монтируют, ибо я могла предложить — в качестве моего личного вклада в проект — лишь простую мелодию, трогательную, хотя и не без горечи, и легко застревавшую в голове, но этого оказалось достаточно. Незадолго до моего сотрудничества с Мэтью по миру прокатилась волна фильмов, запоминавшихся скорее музыкой, нежели содержанием, а иногда и только музыкой. «Огненные колесницы» были одной из таких картин, а также «Счастливого Рождества, мистер Лоуренс»[52], и мне повезло: нечто подобное случилось и со мной. Моя мелодия зацепила кинозрителей, понравилась им и запомнилась, а я завоевала парочку наград, и вскоре — в первые годы довольно интенсивно — меня начали приглашать на работу в кино. Более того, второе в моей жизни предложение написать музыку для фильма поступило от голливудской киностудии, и я глазом моргнуть не успела, как уже летела в Лос-Анджелес на деловую встречу, а потом и на просмотры и сеансы звукозаписи.

В один из таких визитов, летом 1987 года, я в последний раз виделась с Ици и Барбарой.

Барбара за эти годы почти не изменилась, обаяние и напористость остались при ней. Ици, на мой взгляд, заметно похудел и постарел.

За ужином у них дома в калифорнийском Эль-Камино Ици рассказал, что они с Билли по-прежнему каждый день приезжают в офис, по-прежнему придумывают идеи для сценариев и сюжеты.

— Но из этого ничего и никогда не выйдет, — подытожил Ици.

— Почему нет? — спросила я.

— По ряду причин. Первая и главная: Билли хочет снять только один-единственный фильм, но его выбор не по мне.

Я попросила рассказать подробнее. Ици не сопротивлялся:

— Лет несколько назад выпустили книгу «Ковчег Шиндлера», слыхали о такой? Автор австралиец. О немце, который спасает множество евреев от Холокоста. Билли пытается купить права.

— Кому, как не ему, снимать фильм на эту тему.

— Может, и так, — без всякой убежденности в голосе ответил Ици. — Но за правами на «Ковчег» охотятся и другие люди. Много людей. Соперников у Билли хоть отбавляй… и довольно влиятельных соперников.

Вторую причину, по которой им с Билли никогда не закончить новый сценарий, Ици не назвал. И я поняла почему лишь спустя пол года, когда прочла в газете некролог Ици. В последнее время он тяжело болел — множественная миелома, и, видимо, «лишай», изводивший Ици во время съемок «Федоры», был предвестником этой болезни. В конце концов Ици узнал, что с ним, но Билли не сказал. В известность Билли поставили лишь за несколько недель до кончины его друга. «Сюжет этого сценария, — рассказывал Билли в интервью журналисту, — сценария наших жизней, мы выстраивали исходя из того, что я на четырнадцать лет старше, а значит, первым и уйду. Как видите, сюжет развернулся иначе».

* * *

Над фильмом, из-за которого я в тот раз отправилась в Лос-Анджелес, кроме меня работали и другие британцы, включая монтажера — симпатичного, приветливого и доброго человека по имени Джеффри. Наверное, наш роман не был безумно пылким и страстным (уверена, он не обидится на подобное замечание), но влюбились мы друг в друга по уши, пусть и в присущей нам сдержанной, недемонстративной манере. Не прошло и трех месяцев со дня знакомства, как мы поженились.