— Сегодня! — провозгласила Скарлетт. — В День Между Двух Лет! Я, Скарлетт Тэтч, Верховная ведьма ковена Тэтч, провозглашаю Единство Трех Жен! Пусть корни, ствол и крона срастутся, образуя единое древо! Пусть Мать, Дочь и Внучка станут единым целым! Пусть вспомнят! Пусть вспомнят!
Мама (а Виктор про себя называл ее уже лишь «Корделия Кэндл») помогла подняться своей матери, Джине Кэндл, придерживая ее под локоть. Кристина подошла к ним. Втроем они встали рядом. Корделия и Кристина в ожидании поглядели на Скарлетт. Лишь бабушка, как и прежде, не замечающая ничего кругом, взирала в пустоту.
Ковен между тем повторил слова Верховной:
— Пусть вспомнят!
Скарлетт зашевелила пальцами, словно принялась что-то плести.
— Нить, сплетенная из звездного света! — воскликнула она. — Пусть свяжет их, и они вспомнят.
Бледно светящаяся нить потянулась к Джине Кэндл. Она обвязалась вокруг ее горла и натянулась, отчего старуха стала задыхаться. Но нить не остановилась: она обвила горло Корделии, а затем и горло Кристины.
Виктор сжал кулаки от негодования, но мог лишь бессильно смотреть на происходящее. Он вдруг подумал, что Скарлетт решила избавиться от угрозы в лице соперницы-Кэндл, попросту задушив всех трех. Это было бы весьма в ее духе.
А тем временем один конец нити, будто зат
Но тут вдруг все закончилось: хрипы стихли, нить исчезла.
Кристина, Корделия и Джина Кэндл походили на статуи. Их лица были будто отлиты из серебра. В гробовом молчании постепенно все три изваяния начали медленно оживать. Обряд завершился.
— Я, Скарлетт Тэтч, Верховная ведьма ковена Тэтч, рада и счастлива ввести в круг Триединую Линию и…
Договорить ей не дали, и все, что последовало за этим, как Виктор понял, было грубейшим нарушением ведьмовского этикета.
Корделия Кэндл подняла руку, прервав речь Скарлетт, и слегка покачнулась (по всей видимости, она еще не до конца пришла в себя), после чего заговорила:
— Я, Корделия Кэндл, оспариваю привилегию Скарлетт Тэтч быть главой ковена.
— По какому праву? — в холодной ярости спросила Скарлетт. Она знала, что все так и будет, но никак не ожидала, что Корделия вот так, сразу после обряда, потребовавшего от ведьмы Кэндл всех ее сил, попытается бросить ей вызов. Мадам Тэтч полагала, что у нее в запасе есть еще немного времени.
— По праву силы Триединой Линии…
— О, этого слишком мало… — начала было Скарлетт.
— …и Крестовины Линар! — торжествующе завершила Корделия Кэндл.
Тишина, висящая в саду, стала звенящей. Ковен, как единое существо, затаил дыхание.
— Никто не позволит тебе провести обряд Крестовины Линар, — с ненавистью произнесла Скарлетт Тэтч.
— Спроси у ковена, — с потаенной улыбкой сказала Корделия и обвела взглядом собрание.
— Что скажет ковен? — сжав зубы от негодования, процедила Скарлетт.
Ковен молчал.
— Это все ты виноват! — заявил забравшийся с ногами на кровать Томми. Говорил он, язвительно и уничижительно растягивая слова.
— Я? — прохаживающийся взад-вперед по комнате Чарли искренне возмутился. — Да я как лучше хотел!
— «Как лучше»? — Томми и не думал успокаиваться. — Праздник испорчен!
— «Испорчен»?!
— Почему мы должны есть здесь, а не со всеми в саду?! — Мальчик был возмущен до глубины души.
— При чем тут я? Это все твоя мама, — пробурчал Чарли. — Она же так и сказала, когда позвала нас: «Вы сегодня сидите в комнате Томаса. И никуда не выходите. Вам ясно? Мистер Бэрри проследит…»
— «Мистер Бэрри проследит», — передразнил Томми. — Что теперь делать? Я думал, мы поговорим с Виктором за ужином! Он уже два часа как ушел, вестей от него никаких. Ты почему его не остановил?..
— А почему это я должен был его останавливать? Это же не мой брат!
— Но ведь ты с ним так разоткровенничался. Черт! — выругался Томми, демонстративно не замечая кое-кого в углу. — Почему мы дали ему так просто уйти?
Мальчишки действительно не подумали о собственном освобождении из спальни Томми, когда Виктор был вынужден их спешно покинуть.
Томми продолжал негодовать:
— И вот мы сидим тут смирненько, пропускаем весь праздник. У-у-у, образина…
Последняя реплика предназначалась, впрочем, не Чарли. Томми исподлобья глядел на жуткого и к тому же дурно пахнущего монстра, который стоял в углу комнаты, всего в каком-то футе от входной двери, и не спускал с мальчишек круглых лягушачьих глаз. Забившийся в тень, словно в шкаф, тролль Бэрри непрерывно чесался, урчал и сморкался в лапу, порой бормотал себе под нос нечто совершенно нечленораздельное, лишь отдаленно напоминающее человеческую речь. Общество мальчишек ему явно не нравилось. И то, каким образом они на него смотрели, тоже.