Мистер Вечный Канун. Уэлихолн

Виктор глянул на Джозефа Кэндла с досадой. Неужели даже дядюшка, который всегда был отъявленным добряком и вроде бы даже по-своему любил племянника, не рад его приезду? Да вообще остался ли под этой крышей хоть кто-то, кому не наплевать на то, что он вернулся?!

— Оказывается, что-то все же меняется, — оскорбленно заметил Виктор, и дядюшка Джозеф встал как вкопанный. Обернулся.

Он был именно таким, каким Виктор его запомнил. Из-под теплой шапки выглядывали вьющиеся седины, на лице застыло извечное слащавое уныние, нос покраснел. Дядюшка был простужен десять месяцев из двенадцати и при этом круглый год лечил простуду крепким вишневым шерри, выдавая его за сироп от кашля.

— О! Вик! — Джозеф Кэндл будто впервые увидел племянника. — Как ты здесь оказался?

— Вошел через дверь, — недоуменно ответил Виктор. Он так и не понял: дядюшка был невероятно сосредоточен или все же крайне рассеян для того, чтобы заметить его присутствие раньше.

— Через какую?

Джозеф Кэндл покосился на завернутую картину.

— Через дверь библиотеки, дядюшка. Через какую еще я мог бы зайти?

— Да, эта чертова лондонская манера подчеркивать очевидности совсем тебе не идет, — проворчал дядюшка Джозеф, как будто сам до этого не требовал ответа на свой вопрос. — Я имел в виду, как ты оказался не здесь, а здесь, в Крик-Холле. В городе.

— Зашел в дверь у себя на кухне в лондонской квартире, — сказал Виктор, — а вышел через гардероб гостевой спальни уже здесь.

— Правда?

— Разумеется, нет, дядюшка, что с тобой? — Виктор нахмурился. — Я приехал на поезде.

— Ах да, поезд. И в самом деле…

— Но ты ведь знал и раньше, верно?

— Знал? — дядюшкины брови изогнулись в недоумении. — Что знал? О чем ты говоришь?

— Ну я ведь не сообщал о том, что приеду, — пояснил Виктор в той самой «чертовой лондонской манере», — но Кристина верхом на «Драндулете» встретила меня на вокзале. Она сказала, что ты попросил ее за мной заехать.

— А, это!.. Ну да, а я поначалу и не понял, о чем ты. — Джозеф Кэндл вытер пот на лбу ножницами. — Ох уж эта рассеянность, все время в сон клонит… — Дядюшка для убедительности даже зевнул. — Все из-за простуды, не иначе.

— Само собой.

Виктор прищурился. Дядюшка что-то скрывал и явно недоговаривал. Есть люди, которые умеют не подавать виду, а есть такие, как дядюшка Джозеф, на чьем лице едва ли не сразу же проступает пунцовое признание в собственной лжи. И вот на этом самом лице сейчас шла нескрываемая борьба. Борьба с собой, с совестью, со страхом. Все приметы лжеца, который боится.

— Так как ты узнал, что я собираюсь приехать, дядюшка? — спросил Виктор.

— Да оттуда же, откуда я узнаю обо всем, что творится кругом, — проворчал Джозеф Кэндл.

«При помощи своего длинного носа, любви к вынюхиванию или из утренних газет», — мысленно предположил Виктор.

— Из записки Мэг, твоей разлюбезной тетушки, которую она оставила для меня на тумбочке возле кровати. Ты же знаешь, она всегда оставляет мне записки на этой проклятой тумбочке. С заданиями на день, с новостями, у какой там Глэдис из ее Клуба ветрянка, со сплетнями о торгашах с главной улицы и с прочим. Сегодня утром была вот эта записка. — Дядюшка извлек из кармана халата скомканный листок бумаги. — Если есть желание, можешь сам взглянуть. — И швырнул его в племянника.

Виктор поймал, развернул и покачал головой — сплошной сумбур: к написанному там нужно было подходить вдумчиво и без суетящихся поблизости дядюшек. Виктор положил записку в карман и опустился в кресло.

— Ну что, дядюшка, есть время поболтать? Ты не сильно занят?

У Джозефа Кэндла почти никогда не было особых обязанностей, а после банкротства фабрики брата, на которой он работал управляющим, у него и вовсе не осталось никаких забот, кроме как в огромных количествах поглощать шоколадные кексы, а также новости из местных и лондонских газет. Образ жизни, не обремененный нервными потрясениями и физическими нагрузками, и стал причиной дядюшкиной покладистости и дядюшкиного же брюшка…

— Да я тут пока должен это завернуть… — пробормотал дядюшка и вернулся к прерванному появлением племянника занятию. Ножницы защелкали, перекусывая концы бечевки.

— А что это за картина? — спросил Виктор.

Дядюшка поморщился.

— Картина? А, да так, хлам… Старый портрет одного упыря. Давно собирались от него избавиться, все руки не доходили. Отнесу на чердак, а потом попытаюсь продать старьевщику — может, выручу пару фунтов… Ну а поговорить — это мы всегда рады! Ты ведь знаешь привычки своего любимого дядюшки, верно?

Виктор подумал, что если он и знает привычки дядюшки Джозефа, то можно смело ставить двадцать фунтов на то, что сейчас начнутся жалобы. Так и вышло — Виктор опустил мнимый выигрыш в карман.