Мистерии доктора Гора и другое…

Постепенно состояние отрешенности, сопровождавшее такие моменты, становилось продолжительнее, увлекало его дальше и дальше, уводило с собой. И если получалась возможность одному ему задержаться за столом после еды, например, прикрыть веки, представить себя спящим, — хотя настоящего сна, вроде, не было, — то мог вдруг оказаться Сонин не здесь, не дома, где — этого он объяснить не мог. А там было действо, почти всегда повторяющееся, Сонин в нем участвовал, и это было очень важно. Очнувшись, он, бывало, пробовал что-то записать — и ничего не получалось: разве есть такие слова?..

Так и получалось, что всё реально окружающее Сонина, становилось второстепенным.

* * *

А бумаги — вскоре бумаги находились и никуда они не девались — только привкус потери еще какое-то время преследовал Сонина, оставался с ним. Боязнь же подобной утраты со временем стихала: уж так ли они необходимы? Чепуха все это. Да и зачем оно…

Но вскоре то же повторялось и с ключом: в нерабочий день, захлопывая, позади себя, не глядя, дверь квартиры и, уже спустившись по цементным ступеням к почтовому ящику, он вдруг понимал, что ключи остались за дверью, там где под пустым чайником горит газ. Жена, скорее всего, вернется ближе к ночи — у нее всегда находились причины прийти домой не рано, и в выходные тоже. Дочери? Они давно разъехались по другим городам и живут своими семьями, изредка навещая, а чаще — обходясь телефонным разговором. Приятели — кто где, да и чем они помогут?

Сонин, с ощущением полной безнадежности, возвращался к своей двери, постояв там с минуту, не зная, что предпринять, и, машинально опустив в карман руку, он вдруг нащупывал холодящие ладонь колечко со связкой ключей — они за прошедшие минуты не успели согреться в кармане Сонина. Ключей в связке почему-то было всегда несколько, они повторяли друг друга, а мест-то и было всего два, где они нужны — квартира, само собой, и, привилегия провинции — общий подвал, разделенный фанерными переборками, где жильцы двухэтажки из серого кирпича, сложенной в последние дни войны пленными немцами, хранили зимой заготовленные с осени, требующие прохлады, засолы овощей… Ну, и коробки с пришедшей в негодность обувью и одеждой (так, на всякий случай), а у кого был — и кой-какой слесарный инструмент.

А еще ему теперь постоянно казалось, что вот-вот он забудет сделать что-то очень важное, очень необходимое в жизни, и это ощущение могло продолжаться подолгу, пока, наконец, не приходило понимание, что никаких таких дел нет, и Сонин успокаивался. Правда, не надолго. Подходило время, Сонин засыпал, вот тогда его оставляло состояние смутной тревоги. Зато приходящие сны со временем становились живыми до такой степени что, просыпаясь ночью (а происходило это с ним часто), и, засыпая снова, Сонин уже не различал, где он — во сне, и где — наяву.

Один из снов был, например, такой: небо над ним вдруг начинало светиться яркими красками, будто это северное сияние, которого Сонин никогда не видел, но представлял себе его именно таким. Небо раскалывалось, и по нему неторопливо плыли странные суда — и все их видят, и никто не удивляется, будто ждали этого давно — и вот, наконец, пришло… И принесло с собой перемены, от которых все теперь будет по-другому, а как по-другому — этого Сонин не знал, только знал, что будет. Вот и старался Сонин задержаться в новом состоянии как можно дольше, потому что там все оказывалось справедливее, правильнее. Хотя и в жизни Сонин ни на кого особой обиды не держал — не было причин.

Всё это происходило как-то естественно, понятно, так, что вопросами он не задавался — ну, например, почему теперь его фамилия Санин, а вовсе не Сонин. Странно? — как сказать… Или вот еще, например: Сонин женился единожды и был много лет женат на женщине, которую звали Лора. Во снах это была она же, но теперь звали ее Лара. Казалось бы, одна буква — а ведь сколько за ней крылось, и приходила новая ночь, а сон повторялся почти в точности… Потом, наутро, он разглядывал жену и вдруг задумывался: «Да, Лара… да…». И жена удивленно смотрела на него, принимая оговорку за случайность, оговорка же повторялось все чаще, потом она и обращать внимание на нее перестала.

И еще: Сонин не был лишен музыкального слуха, даже, было время, бренча на гитаре в кругу приятелей, напевал незатейливые песенки. А теперь его память не способна была удержать мелодии — не обязательно только что услышанной, но и тех, что ему знакомы с давней поры. Теперь он не мог воспроизвести точно ни одной, даже самой простенькой, музыкальной фразы. Во снах же Сонин часто стал видеть себя со скрипкой — и как умело водил он смычком по ее струнам! Учился ли он специально музыке, Сонин, теперь уже Санин, этого не знал, не помнил и вспомнить не пытался.