Мистерии доктора Гора и другое…

Итак… Совсем уже под утро Туся начала просыпаться, потерлась о жаркую подушку щекой с натекшей на нее за ночь слюной, хрустнула поясницей… и обомлела. Причина изумления ее была самая основательная: от начала замужества не позволяла она себе ничего такого, укрощая естество зрелой женщины, хранила целомудрие супружеской близости, преуспела в этом довольно скоро, чего, признаться, сама от себя не ожидала, если учесть, что не был муж Тусички (как он называл жену — Натуся, Туся…) первым мужчиной в жизни Наталии, как, впрочем, и вторым… — чего считать-то.

Супруг же её — «телок» называла она его про себя, придавая тому особый смысл, признался, что она у него первая (мог и не говорить, сама догадалась в ночь после свадьбы) — и ни о чем таком понятия не имел. И всегда потом ночи их были пресны. Бесплодны и пресны. А когда в супруге ее вдруг просыпалось нечто ему не свойственное, когда он, неосознанно, подчиняясь таившемуся в нем инстинкту мужчины, пытался целовать ее стеариновую грудь, ее вялый живот, она удивленно говорила ему: «Ты что, Сеня!», обиженно отворачивалась и, отодвинувшись к самому краю кровати, натягивала одеяло к подбородку.

Словом, не было в нем очевидных недостатков, какие могли бы дать ей повод к недовольству — водки вообще не пил, за подругами ее или у себя на службе — ни за кем не волочился, о чем бы она быстро догадалась. Ну, любил муж пиво, так ведь, кто его не любит?

И — вот!.. Может, подумалось ей, простудный жар (супруг с вечера легко температурил) перевернул его во сне и теперь они оказались лежащими как бы наподобие карточного валета. Или сама она заспала неполную четверть века непорочного супружества? «Сень, а Сень!» — сипло, со сна, позвала она, с трудом разлепила второй глаз, охнула и, зажмурившись, стала оседать с низкой кровати на вытоптанный босыми пятками когда-то плюшевый коврик.

* * *

Семен же, настало время назвать его имя, а полностью — Семен Семенович Глазьев, полноватый среднего роста мужчина, завкадрами небольшого, местного значения, предприятия эту ночь спал неспокойно, часто просыпаясь. То возникали перед ним совершенно невероятные анкеты принятых на работу — какие могли бы свидетельствовать о полной утрате им профессионального чутья, чего, конечно, быть не могло — биография не та… Или вдруг приснился себе Глазьев холостым — мура же, какую и во сне бы не видеть!

И перед самым утром вспомнил он очередь к пивному ларьку. Вчера, возвращаясь со службы, отстоял он в ней свое, вот она — вот она, его кружка! И оставалось ему бросить монеты на залитый пенными лужицами прилавок — руки стоявших впереди него граждан дрожали по причинам естественным, — как вдруг между ним и предметом его вожделения (уже сколько здесь отстояно!) втиснулась фиолетовая физиономия, беспорядочно поросшая кустиками седой и рыжей щетины. И к его, Семена, кружке протянулась заскорузлая пятерня с грязно-бурыми когтями.

Не был Семен смел от природы, от житейского опыта, а сейчас, чувствуя суровую поддержку напиравшей сзади очереди и видя углом глаза маячившего на недальнем перекрестке регулировщика в милицейской форме, поставил он свое рыхлое плечико между отвратительной харей и прилавком, отжал ее, неожиданно тоненько сказав при этом: «Гражданин, вы не стояли», и приготовился апеллировать, при необходимости, к окружавшим его гражданам, при всей разности судеб, вмиг ставшим его единомышлениками.

Ожиданию вопреки, конфликт не состоялся: физиономия отступила на полшага от очереди, как-то мутно хихикнула и отчетливо произнесла: «У, падла, чтоб у тебя на лбу хуй вырос!», и растворилась среди кружек, поднесенных к сосущим и чмокающим губам. Семен осмотрелся в поисках к себе сочувствия, обнаружив, что никто не проявлял больше интереса к положению, в котором он остался, взял свою кружку, но почему-то не было уже у него того острого желания, знакомого каждому, кто провел хотя бы и несколько минут на пыльной, источающей жаркие миазмы всеми своими плитами и камешками, летней мостовой окраины большого города, в очереди к деревянной палатке — храму граждан окрестных территорий, живущих или работающих неподалеку.

* * *

— Сеня, Сеня! — слышал он уже окончательно просыпаясь. И звук мягкого тяжелого шлепка подсказал ему, что супруга уже не рядом с ним в постели, привычно согревая его своим раздобревшим телом, одетым на ночь в длинную полотняную сорочку, а, напротив, — лежит на полу, и теперь, наверное, нуждается в его помощи…

«Дела… — недовольно подумалось ему, — кровать двуспальная ей уже тесна», — и кряхтя, стал приподниматься, чтобы подать руку, создавая видимость, что вот, помогает ей взобраться обратно. Она же, вместо того, чтобы принять его помощь, на четвереньках пятилась, не отводя от Семена широко раскрытых глаз, в которых читались изумление, но и ужас…