Мистерия в парижском омнибусе

Тогда вас завтра вызовут в комиссариат полиции и вы расскажете там все, что вам известно по этому поводу. Назовите мне ваше имя.

—

Поль Амьен. Я художник, и я живу в этом большом доме, который вы можете видеть отсюда.

—

А… это тот, в котором живут только одни художники. Хорошо! Я его знаю.

—

Кроме того, вот моя визитная карточка.

—

Достаточно, месье. Комиссар выслушает вас завтра утром, но вы не вправе оставаться здесь. Мы обязаны закрыть станцию, и мой товарищ должен отправиться в участок, чтобы попросить прислать сюда людей с носилками. К счастью, это будет сделано быстро, поскольку зимой нет времени и возможности сидеть на террасе кафе на площади Пигаль, так что легко найти свободных служащих. Если бы мы оказались в такой ситуации летом, здесь бы уже в дверь ломилась целая толпа народу.

Этот старый солдат говорил так уверенно, что можно было не сомневаться, что у него уже имеется большой опыт подобных трагических событий, и Поль Амьен начал сомневаться в правильности своих собственных оценок.

Идея о том, что было совершено преступление, пришла к нему не понятно почему, и он вынужден был признать, что факты совершенно противоречат его утверждениям.

Тело девушки не имело никакого очевидного повреждения, а во время поездки он не видел ничего, что позволило бы ему предположить, что бедный ребёнок был ранен.

"Решительно, у меня слишком богатое воображение, — сказал он про себя, оставляя пассажирскую станцию, чтобы подчиниться мудрому запрету стража порядка. — Я вижу мистерию, тайну в этой истории, а ведь все могло быть гораздо прозаичней, чем я придумал себе. Какой — нибудь банальный случай, что сотнями происходят ежедневно. У этой девушки вполне могло быть заболевание сердца… разрыв аневризмы, сразивший её, как удар молнией. Это ужасно и несправедливо, что такая нелепая смерть настигла такую прекрасную и молодую девушку, но я ничего не мог поделать, и мне не стоит тратить своё время на безосновательные домыслы. Я должен закончить картину для Художественного Салона, а не тратить свои усилия на бессмысленные размышления. Хватит того, что я сам напросился на допрос к офицеру полиции, которому я не могу сообщить ничего серьёзного, и который, скорее всего, будет смеяться над моими причудливыми идеями, если я вдруг начну ему рассказывать о возможном убийстве, совершенном… Кем, черт возьми?… Этой благородной дамой, которую я заменил на её месте на углу улицы де Лаваль… и как?… без сомнения, своим ядовитым дыханием… абсурд… но жизнь не может погаснуть, как свеча.»

Служащий уже закрывал ставни окон станции, а младший из полицейских побежал искать мужчин, чтобы перенести тело. Другой полицейский встал перед дверьми станции, чтобы не пускать внутрь любопытных, если таковые объявятся. Кондуктор словоохотливо, взахлёб, рассказывал ему, как он первый заметил, что девушка была больна. Кучер остался в своём кресле, с большим трудом сдерживая лошадей, мечтающих о стойле в конюшне с мешком овса.

—

Вы не нуждаетесь больше во мне? — спросил Амьен.

И так как страж порядка жестом показал ему, что нет, он отправился к своему дому, который был неподалёку. Но не успел он сделать и трёх шагов, как вспомнил, что забыл свою трость в омнибусе. Это была трость из ротанга, которую ему привёз его друг, морской офицер, из Китая, и он дорожил ею. Омнибус все ещё не уехал. Юноша поднялся в карету, и поскольку в салоне было темно и не видно ни зги, зажёг спичку, чтобы не заниматься поисками наощупь.

Трость закатилась под сиденья, и, наклонившись, чтобы поднять её, он увидел бумагу, тоже, по-видимому, выпавшую из кармана одного из пассажиров, и лежавшую рядом золотую булавку, которую используют женщины, чтобы зафиксировать свои шляпки на волосах.

—

Посмотрим! — пробормотал он, — Очевидно, что все это потеряла бедняжка, которая сейчас мёртвая лежит на лавке. И она кое-что оставила мне напоследок.

Поль Амьен взял трость, бумагу и булавку, положил палку под мышку, а бумагу и булавку в карман пальто, после чего проворно спустился из омнибуса и ушёл, не оглядываясь назад, из-за страха что полицейский захочет его расспросить по поводу его импровизированного обыска омнибуса.

Теперь он уже не испытывал больше никакого желания рассуждать об обстоятельствах этого печального дела, и пообещал себе, что будет оставаться спокойным и рассудительным, и не говорить ничего лишнего кроме того, что у него будет спрашивать комиссар.

Поль Амьен был талантлив, и у него было множество других милых качеств, но ему немного не хватало устойчивости в идеях. Его воображение очень быстро распалялось, но ещё быстрее охлаждалось. Он бросался очертя голову в самые рискованные проекты, гонялся за химерами почти так же, как дети гоняются за бабочками, пролетающими перед их глазами, но вскоре ему все надоедало, и он снова становился самим собой, начинал думать только о своём искусстве, работе, портретах и немного об удовольствиях, хотя и вёл в целом довольно обычную и даже, как бы это грубо не звучало, прозаичную жизнь.