Мистериозо

Нюберг, как крот, рыл длинные ходы на «дне» Стокгольма. Но все его ухищрения результатов не принесли. Он был первым, кто начал всерьез сомневаться в верном направлении расследования. Либо они где-то не там ищут, либо перед ними «нераскрываемое» дело типа убийства Пальме. Никто в этом сумрачном мире мелких жуликов, мошенников и шпаны, всегда полном слухов и сплетен, не знал ничего ни о преступнике, ни о жертвах. И тот, и другие были далеки от жизни «дна» в его классическом понимании. С другой стороны, и сама жизнь «дна» в классическом понимании давно ушла в прошлое. Насилие выглядело иначе, применялось по отношению к иным группам людей и чаще всего встречалось в семьях, этих истинных очагах преступности в обществе, откуда распространялось потом во взрослую жизнь; кражи совершались почти исключительно для того, чтобы добыть денег на наркотики, разбойные нападения провоцировались странными полувоенными организациями, зачастую с расистским уклоном, которым надо было как-то оправдывать свое существование, а мошенничество превратилось теперь в ветвь сферы услуг, в которой люди зарабатывали свой хлеб так же, как в любой другой сфере. Старый наперсточник, глядя на все это, имел право считать себя образцом честности. Отчание и разочарование пышным цветом цвели в обществе, где молодежь толпами вытесняли с рынка труда, на котором она не успела толком освоиться. Нюбергу захотелось в отпуск.

Чем занимался Хультин и что он себе думал, оставалось такой же тайной за семью печатями, как и дверь его кабинета в Главном штабе, которая всегда оказывалась запертой, когда кто-нибудь, кроме начальника, пытался воспользоваться ею. Если его спрашивали об этом, он только смеялся.

Однажды вечером Чавес и Йельм тайком прокрались на закрытое футбольное поле, чтобы подсмотреть за ходом матча между клубом ветеранов Стокгольмской полиции и командой Родсвега.

Но поймав на себе строгий взгляд Хультина, сразу же ретировались.

Йельм, который было с головой ушел в круглосуточную работу, чтобы не задумываться о своих проблемах, вдруг оказался совершенно не у дел и все чаще созерцал свое печальное отражение в зеркале и ненавистный продолжающий расти прыщ на щеке.

«Кто этот человек?» — постоянно крутилось у него в голове, и он уже не мог думать ни о чем другом.

В конце апреля он погрузился в заботы о семье. Данне счел это идиотизмом, Тува очень удивилась, а что подумала Силла, он не знал. Та сцена на кухне до сих пор стояла между ними, разделяя их, как рана, до которой невозможно дотронуться. Затянется она или воспалится?

В начале мая семейство перебралось на небольшую дачку, которую им удалось снять в Даларё. Силла жила там почти все время и оттуда моталась на работу в больницу Худдинге до тех пор, пока в начале июня не ушла в долгий, давно откладываемый отпуск аж до конца лета; планировалось, что дети проведут каникулы вместе с ней. Данне в это последнее лето своего детства, по-видимому, решил спрятаться от реальности. Паулю удалось получить отгул на выходные как раз в начале мая и провести пару поначалу невероятно счастливых дней на весеннем солнышке, в окружении семьи и забот Силлы. Дальнейшее случилось на одеяле на пустынном причале в болезненно красных сумерках, под звон катавшейся рядом пустой винной бутылки. Когда все кончилось, Силла стала печальной и молчаливой. И совершенно отстраненной. Закат, прекрасный и нелепый, освещал ее тихую фигуру. На спокойную поверхность моря легла ярко-алая полоса, ее четкие контуры подчеркивались окружавшей чернотой, которая неотступно сжимала эту полосу, похожую на испаряющуюся лужу крови. И вот наконец не осталось ничего, кроме черной бездны. Силла дрожала, ее просто трясло. Он долго смотрел на нее в опускавшейся темноте, пытаясь понять, что она чувствует, увидеть то, что она видит, пережить то, что она переживает. Но ничего не получалось. Алая полоса угасла. Осталась только черная бездна. Он хотел отвести жену назад, в дом, но она не трогалась с места. Пришлось ему оставить ее у пристани наедине с ее неразделенными переживаниями. Он вернулся домой, лег на кровать и не смог заснуть до утра. На рассвете он снова пришел на пристань. Силла по-прежнему сидела там, завернувшись в одеяло. Он ушел, не выдав своего присутствия.

К моменту отъезда в Даларё в работе наступило затишье. Это было время прорабатывания деталей и сведения их воедино. И еще он проверил два старых следа, один из которых оказался важен.