Мистические истории. Ребенок, которого увели фейри

Свечи по бокам от пюпитра еще горели, и графиня с неменьшим изумлением, чем я сам, воззрилась на Уинтропа. Но тому ни до кого не было дела – он схватил ноты и ошарашенно уставился на них. Когда он поднял голову, лицо его было мертвенно-серым. Он машинально передал мне ноты – старые, пожелтелые, написанные от руки в каком-то давно вышедшем из употребления ключе. Сверху размашистым цветистым почерком были выведены начальные слова: «Sei Regina, io son pastore»[101]. Графиня еще не избавилась от мысли, что Уинтроп пытается скрыть свое странное возбуждение за притворным интересом к арии, но я не сомневался в его искренности, ибо своими глазами видел, как взволновала его музыка.

– Вы говорите, что это раритет, – сказал Уинтроп. – То есть… вы думаете, что никто из ныне живущих, кроме вас, не знаком с этим произведением?

– Не берусь утверждать, – ответила графиня, – знаю лишь, что профессор Дж., большой эрудит и видный специалист по истории музыки, которому я показала эту вещицу, никогда не слышал ни о ней, ни о ее сочинителе. Он заверил меня, что ни в одном музыкальном архиве Италии, равно как и в Париже, этих нот нет.

– Тогда откуда вам известно, – вмешался я, – что они написаны около тысяча семьсот восьмидесятого года?

– Я сужу по стилю. Кроме того, я попросила профессора Дж. сравнить эту вещь с некоторыми композициями того времени, и он подтвердил мою догадку – полное стилистическое совпадение.

– Так вы полагаете, – раздумчиво, но крайне заинтересованно продолжил Уинтроп, – что в настоящее время никто, кроме вас, не исполняет ее?

– Полагаю, нет, это маловероятно, мягко говоря.

Уинтроп умолк и вновь уставился в ноты, впрочем, скорее по инерции, как мне показалось.

Между тем часть нашей компании переместилась с террасы в гостиную.

– Вы заметили, как странно ведет себя мистер Уинтроп? – шепнула графине одна дама. – Что на него нашло?

– Не представляю, – ответил я за нее. – Он чрезмерно впечатлителен, но все равно мне непонятно, чем поразила его эта ария. Вещица очень милая, однако в ней нет ни капли чувства.

– Ария!.. – удивленно повторила графиня. – Вы же не хотите сказать, что его так взволновала ария?

– Именно это я и хочу сказать. Я наблюдал за ним – с первых же нот он сделался сам не свой.

– И значит, все его расспросы…

– Совершенно искренни.

– Не может быть, чтобы на него так подействовала музыка, которую он едва ли прежде слышал. Странно, очень странно. Определенно с ним что-то стряслось.

И впрямь, Уинтроп был неестественно бледен и возбужден, а когда понял, что сделался объектом всеобщего внимания, то вконец разнервничался. Ему явно хотелось убежать от любопытных взглядов, но приличия не позволяли исчезнуть слишком внезапно. Он стоял за пианино и машинально разглядывал старую нотную запись.

– Вы слышали эту вещь раньше, мистер Уинтроп? – спросила графиня, сгорая от любопытства.

Он в смятении поднял глаза и после небольшой заминки ответил:

– Как я мог слышать ее, если вы владеете единственным экземпляром нот?

– Единственным? О, совсем необязательно. Возможно, есть и другие, хотя мне представляется это маловероятным. Неужели есть? Расскажите! Где вы слышали эту арию?

– Я не говорил, что слышал ее, – поспешно возразил он.

– Но слышали? Да или нет? – настаивала графиня.

– Нет, не слышал, – решительно заявил он и тут же покраснел, словно устыдившись. – Не спрашивайте меня ни о чем! – торопливо прибавил он. – Мне дурно! – И через минуту его как ветром сдуло.

Мы в безмолвном изумлении смотрели друг на друга. Эта несусветная выходка, эта смесь уклончивости и грубости (куда уж дальше!), это очевидное дикое возбуждение Уинтропа и его необъяснимый интерес к вещице, исполненной графиней, – все это заводило в тупик любые попытки докопаться до истины.

– Тут скрыта какая-то тайна, – резюмировали мы, и тем пришлось удовлетвориться.

Назавтра, когда вечером все снова собрались у графини в гостиной, речь, конечно же, зашла о странном поведении Уинтропа.

– Как думаете, скоро он здесь появится? – спросил кто-то.

– Мне кажется, он выдержит паузу, переждет, пока неприятное впечатление рассеется и все забудут его нелепую эскападу, – предположила графиня.

В то же мгновение дверь отворилась, и вошел Уинтроп.

Вид у него был смущенный, казалось, он не знает, что сказать. И вдруг, не отвечая на дежурные приветствия, он выпалил словно бы через силу:

– Я пришел извиниться за свое вчерашнее поведение. Покорно прошу простить мою грубость и нежелание откровенно объяснить, в чем дело. Я просто не мог ничего объяснить. Знайте же, что эта музыка как громом поразила меня!

– Как громом? Да что вас так поразило в ней? – разом воскликнули мы.

– Вы же не хотите сказать, что эта сугубо формальная вещь задела вас за живое? – усомнилась сестра графини.

– Если так, – подхватила графиня, – мы все – свидетели величайшего чуда, сотворенного музыкой.

– Как вам объяснить… – Уинтроп с трудом подбирал слова. – Дело в том… Коротко говоря… я был потрясен, потому что с первых тактов узнал мелодию!

– А мне сказали, что никогда раньше не слышали ее! – возмутилась графиня.