Мистические истории. Ребенок, которого увели фейри

На другой день я ударил по рукам с владельцем резной вещицы, которую мне наказали купить, и от нечего делать пошел бродить по старому городу. Назавтра здесь должна была состояться большая ярмарка, и всюду шли приготовления: на центральной площади расставлялись прилавки и выгружались корзины всех форм и размеров; под готическими арками ратуши между массивными бронзовыми держателями для факелов протянулись фестоны из жестяной кухонной утвари и гирлянды из лука; странствующий лекарь со своей повозкой, превращенной в театральный помост, уже тут как тут – перед ним на столе красуется череп в окружении каких-то склянок, а мальчишка-подручный раздает всем приглашения, зазывающие прийти и ознакомиться с искусством врачевателя; в углу устроился кукольный балаган (стулья для зрителей уже расставлены) – прямо под каменной кафедрой, с которой средневековые монахи призывали местных Монтекки и Капулетти[131] покончить с враждой и скрепить мир братскими объятиями. Прокладывая путь между пустыми ящиками и ворохами сена, между одинаково крикливыми крестьянами и городскими жителями, я праздно глазел на глиняную и стеклянную посуду; на корзины с инжиром, вишнями, красным перцем; на всевозможное старое железо – ржавые ключи, гвозди, цепи, фрагменты кованого декора; на вместительные сине-зеленые глазурованные вазы для зонтов; на старинные гравюры и образа святых, привязанные бечевкой к спинке церковной скамьи; на всю колышущуюся, бранящуюся, жестикулирующую толпу. У странствующего часовщика я купил старинную серебряную подвеску в виде черепа с костями, а у торговки птицей – кулек сладкого горошка и розы, после чего нырнул в лабиринт мощеных улочек, закрытых с помощью цепей для проезда телег и экипажей и носящих имена средневековых трактиров, о чем свидетельствуют каменные таблички: «Scimmia» (обезьяна), «Alemagna» (Германия), «Venetia» (Венеция) и даже – кто бы мог подумать! – «Brocca in desso» (кувшин на спине). Позади внушительной, красной, в потеках и пятнах времени, ратуши, больше напоминающей замок, ютятся жестянщики, и под ратушными арками развешаны котлы, кувшины, сковороды и огромные формы для запеканок с австрийским имперским орлом, верно служившие, судя по их возрасту и вместительности, не одному поколению германских императоров. Потом я заглянул в одну из маленьких черных нор, здешних чудесных лавок со всякой всячиной, где на дубовых гладильных прессах высятся горы парчовых платьев и вышитых мужских жилетов, нескончаемые мотки кружев, богато украшенные ризы – трофеи минувших великолепных эпох. Проходя по главной улице, я увидел толпу, обступившую какого-то человека с большой белой хохлатой совой; птица до того мне понравилась, что я загорелся купить ее, чтобы держать у себя в студии, в Венеции, но, когда я подошел ближе, сова закричала, захлопала крыльями и полетела ко мне, вынудив меня бесславно ретироваться. Я вернулся на площадь, уселся под навесом, и тут же двое бойких босоногих мальчишек угостили меня вкуснейшим лимонным соком со льдом по цене один су[132] за стакан. Короче говоря, свой последний день в М. я начал превосходно. Сидя на залитой солнцем площади, в гуще оживленной, шумной толпы, я невольно спрашивал себя: неужели тот тип, который накануне вечером носился по полям в поисках какой-то виллы, где девяносто четыре года назад убили человека, – тоже я? Неужели это и вправду был я?

Так прошло утро. Дневные часы я провел в гостинице и самолично упаковал хрупкую резную вещицу, хотя дышать было нечем и по лицу моему градом катился пот. С приближением вечера, а значит, и прохлады я взял шляпу и снова отправился во дворец Фа-Диеза.

Старик сидел в затененной комнате посреди своих инкрустированных лютен и кремонских скрипок – все в том же цветастом халате – и тщательно реставрировал порванные страницы иллюминированного миссала, пока старая ведьма-экономка вырезала и наклеивала ярлыки на рукописные партитуры, сваленные перед ней на столе. Фа-Диез тотчас вскочил и запрыгал на радостях, сопровождая свои ужимки пышными речами. Их общий смысл свелся к тому, что, коли я так жажду оказать ему услугу, он приготовил с полдюжины писем для доставки его корреспондентам в Венеции, чтобы не тратиться на марки (глядишь, сэкономит два пенса на каждом письме). Этот ворчливый, тощий, старый чудак в невообразимом халате, вместе с ведьмой-экономкой, старой нелюдимой серой кошкой и роскошными клавесинами, лютнями и рукописными книгами, забавлял меня больше, чем когда-либо. Пока он латал свой миссал, я безотчетно перелистнул желтые страницы музыкального сборника, попавшегося мне под руку, и опять-таки безотчетно уронил взгляд на слова, выведенные поблекшими, желтыми чернилами над неким опусом – с указанием исполнителя:

Rondò di Cajo Gracco, «Mille pene mio tesoro»,

per il Signor Ferdinando Rinaldi. Parma, 1782[133].

От неожиданности я вздрогнул, ибо вся эта история совершенно выветрилась у меня из головы.