Мистические рассказы

Не то, чтобы мне мерещилась какая-то чистая физическая опасность, но иначе как и определить мой страх перед ним. Не без смущения – да, даже здесь, в темнице, я стыжусь подобной слабости, – должен признаться, что мой панический ужас перед этим зверем достиг апогея из-за одной химеры, такой, что пустяковей ничего себе не представишь. Жена не раз обращала мое внимание на рисунок белого пятна, о котором уже говорилось и кроме которого ничто не отличало этого загадочного зверя от загубленного мной. Читатель припомнит, что первоначально пятно было большим, но бесформенным, но мало-помалу – так, что и не уследишь, и рассудок мой долго не мог примириться, что это не наваждение, – весь его рисунок стал беспощадно ясен. То была точная копия приспособления, от одного названия которого меня дрожь берет – вот главное, отчего я терпеть его не мог, боялся и, наберись я духу, это страшилище только бы и видели: там было, говорю я, запечатлено ужасное и нечестивое устройство… виселица!.. о, унылое, беспощадное орудие устрашения и возмездия, муки и смерти!

Теперь я был конченым человеком, хуже самого жалкого из людей. И какая-то тварь бессловесная, сородича которой я истребил и хоть бы что… какая-то гадина обрекла меня, меня – человека, созданного по образу и подобию божию, на такие немыслимые муки! Увы! Теперь я уже не знал ни сна, ни покоя. Днем некуда было деться от этой твари, а по ночам я ежечасно срывался с постели от кошмарных сновидений, но тут же лицо мне обдавало жаркое дыхание этой мрази, навалившейся на меня всей своей тушей – живой вес кошмара, которого не стряхнуть, который вечно давил мне на сердце!

Под этой пыткой во мне стерся последний слабый след добра. Только злые мысли и шли на ум – самые черные, безрадостные, самые подлые мысли, и я упивался ими. Из раздражительного меланхолика вырос человеконенавистник, которому все не то и не так; а когда я вдруг начинал в ярости кидаться, как бешеный, что теперь вошло у нас в обычай и чему я предавался cамозабвенно, – самой многострадальной и кроткой из моих жертв – увы! – была моя безответная жена.

Однажды мы спустились с ней зачем-то по хозяйству в подвал нашего ветхого дома, пристанища нашей бедности. Кот кинулся за мной очертя голову по крутой лестнице и чуть не сбил с ног, чем привел меня в бешенство. Схватив топор и в дикой ярости разом забыв о жалких страхах, что до сих пор связывали мне руки, я замахнулся на животное так, что удар, придись он по цели, был бы смертельным. Но жена перехватила мою руку. Доведенный этим вмешательством до исступления, я вырвался и раскроил ей топором череп. Она упала мертвая, не издав и стона.

Совершив это гнусное убийство, я отнюдь не потерял головы, а тут же, не мешкая, стал обдумывать, куда бы мне девать труп. Я понимал, что вынести его из дома так, чтобы соседи не увидели, не удастся ни днем, ни ночью. Планов возникло множество. Сначала мне пришло в голову разрубить тело на мелкие куски и сжечь по частям. Потом я решил вырыть могилу в погребе. Подумывал я и о том, не бросить ли его в колодец во дворе; или – заколотить в ящик и тем же порядком, как товар на продажу, подрядить грузчика, забрать ящик из дома. Наконец, я напал на решение, которое показалось мне похитрее, чем все эти уловки. Я решил замуровать труп в подвале, по примеру средневековых монахов, которые, по сохранившимся сведениям, замуровывали свои жертвы.

Подвал вполне годился для подобной цели. Стены были непрочной кладки и недавно покрыты грубой штукатуркой, которой подвальная сырость не давала затвердеть. Что того еще лучше – в одной из стен имелась впадина, предназначенная то ли для вытяжки, то ли для топки, заложенная кирпичом, так что стена ничем не отличалась от остальных. Я не сомневался, что без труда разберу кладку на этом участке, помещу труп в нишу и восстановлю стену, все как было, никто и не додумается.

И я не ошибся в своих расчетах. Ломом я легко разобрал кладку в этом месте, аккуратно прислонил тело к задней стенке впадины и подпер его в этом положении, не давая упасть, восстановить же стену в прежнем виде не представляло особого труда. Разведя известку и добавив песку и щетины, я замешал раствор, стараясь, чтобы он был неотличим от прежнего, и тщательно покрыл им новую кладку. Кончив работу, я убедился, что дело сделано на совесть. Стена выглядела так, что не придерешься, как будто ее и не думали перебирать заново. Весь сор был тщательнейшим образом убран с пола. Я огляделся взором победителя и сказал себе: «Здесь-то уж я потрудился недаром».