Мистическое кольцо символистов

– Володя тебе еще одного ученика записал, – проговорила старушка, поднимаясь передо мной наверх. – Всего, получается, четыре.

Мы вышли из подвала, и Вера Донатовна категорично сказала:

– Думаю, пока тебе лучше целиком сконцентрироваться на архиве. А четырех твоих Володя заберет себе.

– Вот спасибо, Вера Донатовна! – вырвалось у меня, и, как я ни старалась, не смогла скрыть охватившей меня радости.

Мне вовсе не нравилась перспектива общения с детьми. Честно говоря, дети меня пугали. Только вот сказать об этом Вере Донатовне я не решалась. Ветрова с удивлением взглянула на меня и, заперев на ключ дверь, направилась к флигелю.

– Борис Георгиевич приехал сердитый, все его раздражает, – пожаловалась она. И предупредила: – Если за столом начнет рассказывать о своих делах, ты слушай, не перебивай.

– Хорошо, не буду перебивать, – согласилась я.

– Я картошечки сварила, курицу пожарила.

– Когда вы все успеваете?

– Привыкла. Ты тоже включайся в общественно-полезный труд. Посуду после ужина помоешь.

Она отперла дверь во флигель, пропустив меня вперед. Все были в сборе – Холмс и Ватсон сидели за столом. Заняли свои места и мы с миссис Хадсон. Дядя долго молчал, потом вдруг начал говорить.

– Девочка совсем плоха, – вилкой ковыряя картошку, мрачно обронил он.

– Какая девочка? – с набитым ртом осведомился Виктор.

– Земфира Аюшева. Жалко ее. Красавица, умница. Диссертацию у себя в Казани защитила. Так и сыплет именами и датами, кто и когда отправился на строительство Гетеанума в швейцарский Дорнах.

– Кстати, про Дорнах, – перебив Карлинского, вдруг вспомнила я. И под испепеляющим взглядом соседки стала рассказывать: – Сегодня просматривала пленки и нашла интервью с Клавдией Васильевой – последней женой Андрея Белого. Снимал беседу Донат Ветров, он же вопросы Васильевой задавал. Запись датирована пятьдесят восьмым годом, но сохранилась не очень хорошо, хотя изображение разобрать можно, и звук вполне приличный. Васильева там как раз упоминает Дорнах. Борис Георгиевич, может, вашей пациентке показать? Вдруг поможет?

– Я посмотрю, что с пленкой можно сделать, – буравя меня глазами, пробормотала Вера Донатовна. И, с обожанием глядя на Карлинского, ласково добавила: – Борис Георгиевич, вы курочку-то ешьте!

Дядюшка крякнул и, развернувшись на стуле, потянулся в сервант за коньяком. Пронзительный звонок во входную дверь не дал ему завершить маневр.

– Это ко мне, – торопливо обронил Карлинский.

Поднялся со стула, прихватил коньяк и устремился в коридор. За ним, выскочив из-за стола, мелко засеменила любопытная Вера Донатовна.

– Кто это, Борис Георгиевич? – взволнованно вопрошала старушка.

Загремел запор, стукнула дверь, послышался женский смех, и дядюшка пробасил:

– Сказал же, Вера Донатовна – это ко мне. Журналистки пришли, интервью будут брать.

– Ванну после журналисток хлоркой продезинфицируйте, – пробурчала Вера Донатовна, уходя в свою комнату.

Мы с Виктором переглянулись и прыснули.

– Чур, я посуду мою, – отсмеявшись, проговорил он.

– Нет, я мою. Вера Донатовна приучает меня к общественно полезному труду.

– Давай мыть вместе?

– А давай!

Мы собрали тарелки и отправились на кухню. Теперь уже Виктор мне нравился. Очень-очень. Сейчас он походил на актера Демьяненко в роли Шурика. Такой же теплый, уютный, нескладный. С ним было легко, как с давним другом, и я спросила:

– Вить, скажи, ты зачем в себя стрелял?

– Жить не хотел, разве не понятно? – сунул он тарелку в посудомойку. И как о чем-то само собой разумеющемся проговорил, берясь за следующую: – Я жену свою очень люблю, а Оксана меня терпеть не может. Жить не хочется.

Я подала ему стакан и уточнила:

– И теперь не хочется?

– И теперь. Но я слово Борису дал, что больше не буду самоубиваться. Я не могу его подводить.

– А если Оксана к тебе вернется и скажет, что любит тебя?

– Тогда я буду самым счастливым человеком.

Мне стало больно, как будто ударили под дых, и я проговорила:

– Спокойной ночи. Пойду, пожалуй.

– Что такое, Соня? – встревожился сосед. – Я тебя чем-то обидел?

– Отнюдь.

И, чтобы хоть что-то сказать, я как бы между делом обронила:

– Ты не забыл? Завтра я еду знакомиться с Яковлевым. Будут какие-то особые указания?

– Пойдем, я сразу тебе денег отсчитаю, – оживился Виктор. – И орешками угощу. Ты сказала, что любишь кешью, я купил.

Предложение казалось заманчивым, но, памятуя о страстной любви Виктора к жене, наличие которой я отчего-то воспринимала как личное оскорбление, я обиженно проговорила:

– Благодарю, это лишнее.

И все-таки пошла. Пошла не из-за орешков, просто подумала, что не пойти будет невежливо. В комнате соседа было светло как днем, ибо горели все лампы разом. Повсюду стояли горшки с цветущими растениями. А на подоконнике примостился просторный пластиковый ящик, заполненный голубым гелем. По проделанным в геле тропинкам ползали какие-то насекомые, и я подошла поближе, чтобы их лучше рассмотреть.

– Что, Соня, никогда не видела муравьиную ферму? – приблизившись сзади, осведомился Виктор.

– Не-а, – дернула я плечом.