Мистики, розенкрейцеры, тамплиеры в Советской России

культуры. Осознать это он смог, по-видимому, только в последние годы жизни, когда его

идеалы вдребезги разбились о действительность и перед неутомимым тружеником мысли

встал в очередной раз вопрос - что и для чего делать? Собственно говоря, это был третий

этап в эволюции самого Кропоткина, полностью отвечающий такому же этапу эволюции

самой анархической идеи, о чем было сказано выше. Сам Кропоткин не был

бунтовщиком, но он принимал бунт, как порыв к освобождению, и в юности видел для

себя неизбежность примкнуть к восставшим или застрелиться, если бы его послали их

усмирять. К счастью, этого не произошло<15>. И вся последующая деятельность

Кропоткина до возвращения в Россию из эмиграции проходила под знаком второго этапа

развития анархического мировоззрения - анализа “несправедливости” и “несвободы” с

установлением принципов “справедливости” в будущем, свободном от всякого насилия

обществе. Ради этого будущего, ради всеобщей гармонии и благоденствия он и допускал -

умозрительно - “одноразовое” насилие, полагая его чем-то вроде кратковременной

хирургической операции, о которой сразу же можно забыть.

Насколько легкомысленно (а на самом деле - всего лишь умозрительно) относился

Кропоткин к практическим вопросам установления анархического строя в молодости, за

несколько десятилетий до русской революции, свидетельствует разговор его с известным

народовольцем Л.А.Тихомировым, о чем последний вспоминал в одной из своих книг:

“- Допустим, что произойдет социальная революция, - спросил я Кропоткина. - Что вы

сделаете?

- Мы употребим все усилия, чтобы народ брал все, что ему угодно, и чем больше, тем

лучше, и чтобы он не дал организоваться никакому правительству.

- Но Коммуна (т.е. Парижская Коммуна. - А.Н.) не допустила грабежа?

- Это была роковая ошибка, погубившая дело. В следующий раз ее уже не повторят.

- Но бланкисты, которые такие же социалисты, не замедлят организовать

правительство. У них уже и теперь чуть ли не распределены все будущие

правительственные должности.

- Мы будем убивать бланкистов, - ответил с раздражением Кропоткин. - Они вреднее

всяких буржуа.”<16>

Теперь, спустя десятилетия, когда все это с точностью воплотилось в русской

революции, Кропоткин должен был краснеть всякий раз, как ему кто-либо напоминал эти

слова.

Больше того, опыт прошедшей жизни показал ему губительность любого вооруженного

переворота не только для мировой культуры, но и для самих людей. Изменять общество

следовало начинать не с общества, которому приносился в жертву человек, а с самого

человека. Как это представлялось “апостолу анархии” на закате его дней - мы, скорее

всего, не узнаем. Его работа оборвалась на обзоре мнений предшественников, и, весьма

вероятно, что никакой четкой программы у него так и не сложилось. Но вряд ли можно

сомневаться, что к этому моменту Кропоткин уже осознал необходимость перестройки не

мира вокруг человека, а самого человека с тем, чтобы он изменил свой взгляд на

окружающий мир, познавая его законы и изменяя свою жизнь и свою деятельность в

соответствии с их требованиями.

30

В этом отношении примечательна одна из дневниковых записей П.А.Кропоткина

20.11.1920 г., опубликованная в 1923 г. в берлинском журнале “Рабочий путь” под

заголовком “Что же делать?” и в дальнейшем известная как “политическое завещание”

П.А.Кропоткина, где теоретик анархизма писал: “…Мы переживаем революцию, которая

пошла не по тому пути, который мы ей готовили, но не успели достаточно подготовить.

Что же делать теперь? Мешать революции? - Нелепо! Поздно. <…> Она творит ужасы.

Она разоряет всю страну. Она в своем бешеном остервенении истребляет людей. <…> И

мы бессильны пока направить ее по другому пути, вплоть до того, как она изживет себя.

<…> А тогда? тогда - роковым образом придет реакция. <…> Я вижу одно: нужно

собирать людей, способных заняться построительной работой среди каждой из своих

партий, после того, как революция изживет свои силы. Нам, анархистам, нужно подобрать

ядро честных, преданных, не съедаемых самолюбием работников-анархистов.<…> Если

такие “собиратели” анархистов найдутся среди товарищей, то я, конечно, готов им

помогать…”<17>

Нет сомнений, что ту же точку зрения разделяла и С.Г.Кропоткина. Она была

враждебна не “анархизму”, как утверждал со своими соратниками Атабекян, а тому, что

“последователи Кропоткина” понимали под анархизмом, то есть в первую очередь

политическую деятельность, ставящую их в конфронтацию с советской властью безо

всякой надежды на успех. В эту конфронтацию они втягивали и лучшие кадры молодежи,

которая в своем юношеском максимализме продолжала нелегально собираться под

черные знамена, тем самым пополняя нескончаемым потоком политизоляторы, тюрьмы и

далекую окраинную ссылку.

В этом, на мой взгляд, и заключен был подлинный конфликт между лучшей, наиболее

культурной, высоко стоявшей над политическим бытом кучкой теоретиков анархизма,

которых всегда было мало, прозревших и понявших причину гибельности идеи в том

виде, как она существовала в течение полувека, и теми, кто с упрямством невежества и