Митя

— Сынок, ты уже взрослый, — начал он, — Грей мучается, понимаешь?

Его слова, будто эхо, медленно доходили до меня.

— Где Грей, папа!? — мой голос заметно дрожал, но не от утренней прохлады.

— Он за стайкой.

Я посмотрел на отца. Лицо его выглядело суровым и мрачным.

Босиком я рванул в сторону огорода. Тротуар был покрыт утренней росой, которая делала его предательски скользким. Я упал. Поднявшись, я добрался до калитки, что вела в огород за стайку.

Грей лежал на широких досках возле завалинки. Шерсть у него была мокрой и вздыбленной, а впалый живот судорожно вздрагивал. Его взгляд был устремлен мимо меня, куда-то вдаль, и лишь редкое моргание говорило о том, что он все еще жив, но я едва мог уловить его дыхание. Я прижался к нему и заплакал.

— Не надо, сынок. Ты делаешь ему еще больнее.

— Он не должен умирать, — выл я, стоя на коленях.

— Ты должен быть настоящим мужчиной, ты — Дмитрий Егорович, мой сын! — повысил голос отец.

За спиной я услышал звук защелкивающегося цевья.

В руках у него была наша двустволка.

— Отойди, сынок.

Хороший был пес, Грейка твой. Не заслуживает он мучений…

— Папа, не надо! — закричал я, утирая сопли ладонью.

— Ему больно, понимаешь? — продолжал он, — Он достоин умереть как настоящий защитник, а не как шакал от холеры!

— Тогда меня тоже убей! — рыдал я.

Отец схватил меня за руку и оттащил. Я брыкался, упираясь ногами в землю. Отец вскинул ружье и направил на Грея. Мой крик перешел на визг.

Щелчок. Осечка.

Из-за забора выглянула Селиваниха:

— Егор, ты чего это удумал сына воспитывать ни свет ни заря?

Грей поднял голову и застыл.

Залитыми слезами глазами я видел мутную черную землю под ногами, мою руку, словно тиски, мертвой хваткой сжимала рука отца.

Выстрел.

Земля ушла из под моих ног и свет погас.

* * *

Весь следующий день я отказывался от еды и почти не вставал с постели. Ветви черемухи, подчиняясь порывам ветра, били по окну моей комнаты, за которым слышался свист. Я привстал с постели и увидел в окне дядю Гришу, мчащегося мимо нашего дома с двумя ведрами в руках. Открыв окно, я почувствовал сильный запах гари.

Спешно натянув штаны и майку, я выбежал на крыльцо и увидел столб черного дыма, который поднимался над домами на Школьной улице.

Я оторопел и по привычке посмотрел на будку в углу ограды — место выглядело безжизненным и серым. Цепь, подобно огромной мертвой змее, вилась по дощатому тротуару, заканчиваясь пустым ошейником. В пустой будке, как у себя дома, прогуливался воробей, подбирая крошки еды, оставленные Греем. Я взял рогатку и бросил в него. Он улетел.

Поспешив на улицу, я свернув на перекрестке на Школьную и увидел, что горит водокачка.

— Гера, — невольно выкрикнул я и побежал на пожар.

Красные языки пламени уже охватили здание со всех сторон. Люди передавали друг другу ведра, кричали и пытались потушить огонь, но он разрастался с новой силой.

Я жадно всматривался в толпу зевак и не видел среди них Геру. Кто-то заорал:

— Ефимыч там был?

— Да кто его, лешего, знает! Утром вроде с сетями тут крутился, потом полыхнуло, и… прости меня Господи! — слышалось из толпы.

Обежав еще раз вокруг догорающего здания, я в бессилии сел на траву у забора и опустил руки.

«Гера пропал», — подумал я, глядя на догорающие остатки водокачки. Лишь стальной чан, по-прежнему стиснутый железными ободами, остался непобежденным в этой схватке с огнем.

Я потерял двух друзей за два дня… За что мне это? Что я сделал такого кому-то на небе? Я был готов заплакать, но не смог — все слезы вышли вчера, и я просто смотрел на свои обветренные ладони.

Гера говорил, что книга поможет мне, когда будет нужно, но как? Я ее даже открыть не мог! Я вскинул голову к небесам и чего-то ждал. Над деревней нависла черная туча и закапал дождь. Я не хотел никуда уходить. Мне казалось, я должен быть сейчас рядом с ним.

Крупные капли дождя, падая на дорогу, поднимали пыль, и, казалось, она закипала под их напором. Так я просидел еще пару часов возле того, что осталось от водокачки. Собираясь с силами, чтобы подняться и пойти домой, я услышал:

— Митька, не сиди на траве, хозяйство простудишь!

В стоптанных сапогах с растрепанной ветром шевелюрой седых волос прямо по лужам шел Гера. В руке он держал ведро, доверху набитое красной брусникой.

Радостно раскинув в стороны руки, я бросился к нему навстречу.

— Ты где был?! — повиснув у него на шее, прокричал я Гере в ухо.

— Задушишь старика! — смеялся он, обнимая меня в ответ.

— Я-то думал ты того!

— Ёк макарёк! Стоит только мне отлучиться, как все идет прахом! Ну что за люди, ей-богу! — негодовал Герман и размахивал рукой в сторону дымящихся головешек.

— Главное, что ты жив, — с грустной улыбкой произнес я.

— Так я и не собирался пока на тот свет. Чего такой грустный? Живой я, не веришь что-ли?

— Отец убил Грея. Никогда ему этого не прощу!

— Не отец его убил, Митя — ответил Гера, озираясь по сторонам.

— Я сам видел!

— Его убила старуха. И лачугу мою тоже она спалила, — выпустив облако папиросного дыма, произнес он. — Ну, война так война. Даст Бог, сдюжим. Правда, Митюнь?

— Зачем? — недоумевал я.