«Митьки» и искусство постмодернистского протеста в России

В автобиографической книге Шагина «Беззаветные герои» пребывание в реабилитационном центре изображается еще и как процесс отвыкания от всего жидкого. Перефразируя лекцию выздоравливающего алкоголика отца Мартина, Шагин подчеркивает, что притягательность алкоголя отчасти проистекает из его свойств как жидкости, которая полностью занимает собой живой организм или тару: «Жидкость — это вещество, принимающее форму сосудов, в которых находится. Алкоголь не имеет формы, но он диктует наше поведение»[249]. Алкоголь противостоит строгой морали, отрицая «самоопустошение», кенозис, практикуемый в монашестве. В особой степени эта «протеическая» природа свойственна водке — прозрачной, не имеющей запаха, похожей на воду. Водка в российском обществе, пишет Левинтов, любима представителями всех классов и профессий: от царей до президентов, от бездомных до работников загса. Кроме того, водка «взыскует к разнообразию» ломящегося от яств стола, «подчеркивая специфику каждой закуски»[250]. Представление об алкоголе как о важнейшей составляющей повседневной жизни чрезвычайно близко современным россиянам. В представлении «Митьков», а также многочисленных российских блогеров и потребителей культуры водка становится метафорой раскрепощения, может быть, даже освобождения. Подобно другим видам аддикции, эта зависимость обладает определенной притягательностью. К водке применимы известные слова Гордона Гекко из фильма Оливера Стоуна «Уолл-стрит»: это хорошо и правильно потому, что «очищает и дает свободу». Даже после успешной реабилитации Шинкарев говорит о водке: «какое убедительное, твердое слово!»[251]

В конце своего пребывания в Эшли Шагин пишет картину в дар реабилитационному центру. В основу композиции положен резкий контраст: «внутренность церкви, а за окном — море». Это полотно, отсылающее к сюрреалистической живописи, проливает свет на загадочные шагинские слова о любви к «Питеру» в силу любви к воде «во всех ее проявлениях». Шагин намекает, что выздоравливающий алкоголик обречен на пожизненные попытки держаться подальше от всего жидкого без возможности порвать с ним окончательно. Эти усилия приносят положительный результат — «с воды» можно «по-другому», то есть более отвлеченно, посмотреть «на город и на жизнь в принципе». Шагин как бы говорит, что любовь к Петербургу подобна тяге алкоголика к спиртному, желанию, которое никогда не уходит окончательно. Проявляя самодисциплину, Шагин уже не спешит к источнику жидкости (как это было в детстве, когда он выбежал во двор-колодец за выброшенным отцовским шприцем), а создает живой, красочный визуальный образ пленительного объекта. В своем труде «Цивилизация и ее тяготы» Фрейд предлагает пейоративный термин «океаническое чувство», означающий неспособность «я» отделиться от материнской груди; это состояние может сохраняться до взрослого возраста, принимая форму солипсического мировоззрения или скрыто пантеистического представления о невыразимой взаимосвязанности всех людей и вещей (в качестве примера последнего Фрейд приводит чувство незримой связи со всем физическим миром, о котором ему рассказывал его друг Ромен Роллан). Однако Шагин, в отличие от Роллана, на которого ссылается Фрейд, отнюдь не выступает апологетом апперцептивного восприятия. В сущности, Шагин признает то, что Фрейд называет «ясными и четкими границами», между собой и окружающей Петербург водой. Он подобен Танталу, который приспособился к своему положению, научившись наслаждаться убывающей водой при помощи глаз, а не рта; и немаловажно, пожалуй, что после вступления на путь трезвости «Митьки» несколько отошли от литературного творчества и сосредоточились на изобразительном искусстве.