Митра

В тот вечер Ореш терпеливо и упорно выполнял очередную серию упражнений, которые велел ему делать доктор Иоахим. Наргис, которая принесла корзину фруктов и сверток с одеждой для выздоравливающего, присела на стульчик и молча смотрела на инженера.

— Сегодня во дворце празднуют. Поэтому у меня есть несколько свободных минут. Я принесла вам немного еды, фрукты…

Наргис достала украшенную ветку ели и поискала глазами, куда бы ее поставить.

— Зачем ты это принесла? Ведь у нас есть свои праздники.

— Их праздники не многим отличаются от наших. В такой вечер они едят вареную рыбу, а мы копченую, с рисом. У них елка, а у нас хафт-син.

— Ты наблюдательна.

— Я переписала стихотворение, — несмело шепнула Наргис.

— Наверняка выбрала прекрасное. Прочитай.

— Нет.

— Прошу тебя, почитай.

Наргис смущенно молчала. Ореш взял из ее рук тетрадь.

— Мне уже пора. Вы мне скажите, много ли я сделала ошибок, — стыдливо сказала девушка и выбежала из комнаты. Ореш читал вполголоса:

Однажды ночью из темной бездны,
Как звезда, я приду к тебе
На крыльях ветров, пронизывающих мир…

* * *

Утром, как никогда прежде в это время года, снег покрыл сады и улицы Шираза. Небо помутнело, солнце едва проглядывало сквозь тучи. В воздухе повисла холодная, пронизывающая сырость. Хотя это было только небольшое похолодание, Август, успевший привыкнуть к теплому климату Шираза, сразу его почувствовал. Старые болезни напомнили о себе.

— Я думал, что мне наконец удалось убежать от снега. Но нет, опять эта проклятая боль в суставах! — воскликнул он.

— Представляешь, отец, как там тепло и хорошо, — задумчиво сказал Генрих, рассматривая фотографию, на которой была запечатлена пустыня.

— Вот именно.

— Папа, ты будешь бурить, бурить и бурить. Пока пустыня не сдастся и все вокруг не провоняет нефтью.

— Это был бы упоительный запах.

Генрих вышел из комнаты. С террасы он увидел Ширин, садившуюся в автомобиль. Об подбежал:

— Вы не подвезете меня до города?

Ширин молча кивнула. По широкой аллее они поехали к центру Шираза.

— Не думал, что здесь, на юге, увижу снег. Он продержится до Нового года? — спросил Генрих.

— Возможно…

— А может быть, к тому времени уже растает? Может быть, зацветут розы?.. Вы всегда такая молчаливая?

Ширин не ответила.

— Вечером в сочельник вы тоже и не пели, и не разговаривали. Так велит ваш обычай?

— Не знаю.

— Чего вы не знаете? — спросил Генрих.

Ширин, продолжая молчать, повернула машину на одну из боковых улочек Шираза.

— Я вижу, с вами трудно договориться. Пожалуй, я выйду здесь.

Ширин остановила машину.

— Когда вы возвращаетесь? Может быть, вы меня захватите?

— Не знаю, — повторила опять Ширин.

— Да. Этого и следовало ожидать, — сказал Генрих и пошел по плохо освещенной улице. Ширин выглянула из машины и крикнула:

— Через час или два! Я просто еду в лес, прогуляться.

Генрих вернулся.

— Клянусь, я не произнесу ни слова, если вы мне позволите составить вам компанию.

Они поехали. Миновав несколько улиц пригорода, выехали на шоссе и через несколько минут оказались среди усыпанных снегом деревьев.

— Каждое воскресенье после обеда мы с мужем приезжали сюда на прогулку. Воскресенье в Иране — рабочий день, но Карл придерживается христианских обычаев. Воскресенье должно быть днем отдыха. Я привыкла к этому и приезжаю сюда даже тогда, когда он занят.

— Я не осмелился бы назвать это лесом, — сказал Генрих, глядя на несколько далеко друг от друга растущих стволов.

— У нас даже несколько деревьев называют лесом, потому что мы их уважаем. Древнеперсидская религия учит, что деревья живут так же, как и мы, что у них есть душа. Срубить дерево — все равно что убить человека. Как-то летом мы приехали сюда с Карлом и гостем из Германии. И тот, глядя на этот дуб, сказал, что он прекрасно подошел бы для гроба. Даже стал высчитывать, сколько гробов можно из него сделать и сколько на этом заработать.

— Они там, в третьем рейхе, уже чувствуют войну в воздухе.

— Войну? — недоверчиво спросила Ширин.

— В Европе война вот-вот начнется.

— Почему?

— Или потому, что слишком уж мы размножились и надо разредить человеческое поголовье, или же кое-кто хочет утолить свой огромный аппетит.

— Аппетит к чему?

— К доходам. Почему вы улыбаетесь?

— Мне вспомнилось: как-то Юзеф сравнил доход с любовью. Те, кто хочет получить слишком много, обычно теряют все.

— Но на войне теряют не сильные мира сего, а обычные люди, — произнес Генрих. Он наклонился, набрал полную ладонь чистого снега и поднес к губам. — Вы знаете, у него совершенно иной вкус, чем в Европе. Попробуйте.

— Но я же не знаю вкуса европейского снега.

Генрих снял шляпу, плащ и, как мальчишка, стал бегать по рощице.

— Если не хотите снега, то хотя бы немного побегайте.

Ширин побежала за Генрихом.