Митридат

А на трибунах всё шло своим чередом: потные, разгорячённые разносчики вина не успевали выполнять заказы жаждущих зрителей, самые рисковые из пантикапейцев, верящие в провидение и свою удачу, делали ставки на приглянувшихся скакунов, нередко выражающиеся в приличных суммах, степенные матроны жаловались на жару и судачили, перемывая косточки царю и дворцовой знати, а сам Перисад с вожделением высматривал себе очередную пассию. Зная его слабость к женскому полу, пантикапейские гетеры старались занять места поближе к царскому балдахину и козыряли каждая на свой манер: кто звонкоголосым чарующим смехом, кто грациозными движениями поправляя замысловатые причёски, а некоторые, постарше и поопытнее товарок, бросали на повелителя Боспора томные, многообещающие взгляды, заставлявшие царя вздрагивать, как застоявшегося жеребца-производителя.

— По поводу чревоугодия, мой друг, мы с тобой спорили неоднократно, — Тиранион с видимым удовольствием уплетал за обе щеки нанизанных на прут перепелов. — Откушай, — протянул он зажаренную дичь Мирину. — Ибо нам ещё долго придётся тереть эти жёсткие скамьи в ожидании конца праздника. А чем нас угостят вечером, трудно сказать. Надеюсь, в Пантикапее спартанские обычаи не в моде, потому что чёрствые ячменные лепёшки и скверное боспорское вино на ночь меня вовсе не воодушевляют.

— Удивительно, но сегодня я с тобой согласен, — Мирин последовал примеру приятеля, несмотря на неодобрительные взгляды чопорных служивых из посольской братии; впрочем, возможно они просто завидовали. — Видимо, в Таврике какой-то необычный воздух, возбуждающий зверский аппетит. Теперь я могу поверить рассказам путешественников, утверждавших, что степной номад может за один присест слопать целого кабана.

— Хотел бы я с ним посоревноваться, — мечтательно вздохнул грамматик. — Но чтобы обязательно было хорошее вино, пусть даже, согласно скифскому обычаю, и не разбавленное водой.

— Надеюсь, возможность воочию увидеть это прелюбопытнейшее зрелище мне не представится, — поэт изобразил испуг. — Дело в том, что тебе терять нечего, — и он со смехом показал на лысину толстяка, — а мой скальп, — Мирин дёрнул себя за густые ухоженные волосы, — пока ещё мне не надоел.

— Начинается! — вскричал Тиранион, от возбуждения едва не уронив перепелов на доски помоста. — Смотри, сейчас распорядитель подаст знак и…

Его голос тут же растворился в невообразимом рёве, пронёсшемся над гипподромом, — глухо ухнул большой тимпан, и всадники, горяча коней, вихрем сорвались со старта.

— Мирин! — пытаясь перекричать неистовствующих почитателей одного из древнейших видов состязаний, Тиранион едва не ткнулся в ухо поэта. — А ведь мы с тобой не поставили ни на одну лошадь. Это неинтересно.

— Согласен! — неожиданно принял его предложение Мирин. — Выбирай, только поскорее.

— О, боги, ну и задачка… — грамматик с расширившимися от возбуждения глазами смотрел на скакунов. — Вон тот, вороной.

— Великолепный конь, — поэт напряжённо размышлял. — А я, пожалуй… да, именно! Рискну! Выбираю буланого.

— Сколько ставишь?

— Пять ауреусов.

— Ого! Я, конечно, принимаю твои условия… — Тиранион саркастически ухмыльнулся. — Но, мой любезный друг, мне кажется, твой выбор несколько странен. Я не предполагал, что ты так плохо разбираешься в лошадях. Этот буланый — полукровка. Даже сам Аполлон на таком одре вряд ли придёт первым. Но я готов чуток подождать, пока ты не изменишь решение. Понимаешь, мне будет стыдно воспользоваться твоей неосведомлённостью в подобных делах.

— Этот, и никакой иной, — Мирин упрямо боднул головой.

— Как знаешь… — вздохнул с напускным смирением грамматик, втайне радуясь — упрямство Мирина вошло в поговорку среди понтийских мыслителей и поэтов, и Тиранион, достаточно хорошо зная характер друга, своим предложением только подбросил дров в огонь; теперь он был совершенно уверен, что пять ауреусов вскоре зазвенят в его кошельке.

Уже на втором круге чистокровные мидийские жеребцы доказали своё преимущество. Их тонкие, стройные ноги мелькали с такой скоростью, что рябило в глазах. Парфянские скакуны держались несколько сзади — их время должно было наступить чуть позже, когда пройдёт первый запал, и начнётся игра нервов и мастерства наездников. Кони Парфии обладали удивительным свойством — они были «думающими». Главное для седоков заключалось в том, чтобы не мешать им выбрать наиболее удобную позицию для решающего рывка; дальнейший путь они просчитывали с изумительной точностью, как самые выдающиеся математики древности.

А что же полукровки? Они отстали на четверть круга, и зрители даже не обращали на них внимания — там было всё известно заранее. Их богатые хозяева-купцы потрясали полными кошельками, будущей наградой победителю, стараясь таким образом воодушевить и подстегнуть наездников, но те, раздосадованные неудачным жребием, заведомо лишившим их даже малейшей возможности, как им казалось, надеяться на победу, были совершенно равнодушны к этим посулам и теперь лелеяли надежду только сократить расстояние с основной группой.