Митридат

— Ты тогда наградил и возвысил наездника-гиппотоксота, — гнула своё девушка. — Помнишь, о повелитель?

— Как же, как же, смелый воин, настоящий атлет, — оживился царь. — Достоин самых высоких почестей.

— Сейчас он их получает в царском эргастуле, — зло отчеканила Ксено.

— Почему… как? — удивление царя было совершенно искренним.

— А разве его не по твоему повелению заточили туда? — в свою очередь удивилась девушка.

— Неужто я похож на человека, который одной рукой даёт, а второй отнимает? — ответил вопросом на вопрос Перисад. — Твой незаслуженный упрёк, о несравненная Ксено, горек для меня, как степная полынь, — набычившись, он умолк, глядя в пол.

— Даже в мыслях я не хотела тебя обидеть, — воскликнула красавица и, как бы невзначай, коснулась руки царя узкой точёной ладошкой. — Тогда кто посмел без твоего высочайшего соизволения совершить сию несправедливость?

— В этом я разберусь сегодня же, — мрачно ответил Перисад, боясь шелохнуться и вспугнуть руку красавицы, приютившуюся на его смуглых дланях, как белоснежный мотылёк. — Я так понял, что ты пришла просить за этого юношу, а выполнить любую твою просьбу для меня большая радость, — он поднял на девушку горящие вожделением глаза. — Гиппотоксот будет выпущен из эргастула и помилован, даже если он совершил совершенно немыслимое святотатство. В этом тебе моё царское слово, — царь говорил с запинками, его тело сотрясала крупная дрожь. — Коль мне выпало… счастье лицезреть тебя, о луноликая, я не могу не воспользоваться счастливым случаем, о котором только может мечтать любой мужчина Боспора. Приглашаю тебя сегодня вечером отужинать вместе со мной…

— Я приду… — покорно склонив голову, тихо ответила Ксено.

Она прекрасно понимала, что царь от своего не отступит. Будучи во всех других отношениях человеком мягким, добросердечным и уступчивым, Перисад с женщинами был напорист, крут и неистов, словно племенной бык. Отказ мог означать одно — Савмак будет гнить в эргастуле до конца своих дней. Царское слово и царская справедливость, увы, требовали ответных жертв…

Проводив Ксено, царь тут же послал гонца за спирархом Гаттионом. Он сразу сообразил, кто осмелился без его ведома заключить в темницу лохага гиппотоксотов.

Гаттион ещё больше похудел и почернел лицом. Он был насторожен и старался не выдать встревоженности: этот срочный вызов к царю мог означать что угодно, в том числе и заключение в темницу, если Перисад узнал о его участии в заговоре. Уже на подходе к двери царских покоев спирарх едва не повернул обратно, завидев на страже необычайно большое количество телохранителей. Сателлиты подчинялись только повелителю Боспора и недолюбливали Гаттиона за его высокомерие и чрезмерную жестокость в обращении с нижестоящими по рангу. Поэтому спирарх не сомневался, что они с превеликим удовольствием переломают ему рёбра ещё по дороге в эргастул, если, конечно, царь прикажет взять Гаттиона под стражу.

Преодолев внезапный страх, спирах холодно ответил на довольно пренебрежительные приветствия телохранителей и с замирающим сердцем переступил порог комнаты приёмов.

Похоже, самые худшие опасения Гаттиона подтвердились: обычно любезный и приветливый с начальником следствия Перисад в этот раз встретил его угрюмым молчанием. Он рассматривал спирарха как какое-то гнусное насекомое — с презрительным недоумением и отвращением. Чувствуя, как ноги сковала доселе незнакомая ему слабость, Гаттион почтительно склонил голову и застыл, боясь поднять на царя глаза и первым начать разговор.

— Странные, если не сказать — весьма странные дела творятся в твоём ведомстве, спирарх, — голос царя был на удивление тих и бесстрастен.

Тёмный, всеобъемлющий ужас постепенно вползал в душу обычно уравновешенного и хладнокровного начальника следствия — таким тоном достаточно мягкосердечный Перисад разговаривал очень редко, но Гаттион, довольно хорошо разбиравшийся в противоречивой натуре повелителя Боспора, знал: в душе царя бушует ярость. Неужто Перисаду стало известно о заговоре? Лихорадочно соображая, что ответить царю, спирарх пытался вычислить неизвестного доносчика и предателя. По здравому рассуждению им мог быть только наместник Хрисалиск, скользкий, как уж, и опасный, словно змея.

— Превеликий царь… я не понимаю, о чём идёт речь… — пытаясь выиграть время, пробормотал спирарх, чувствуя, как по спине побежали струйки холодного пота.

— Удивительная непонятливость для начальника царского следствия, — презрительно покривился Перисад.

Царю вдруг пришло в голову, что он совершенно не знает этого человека, занявшего по его воле одно из главенствующих мест у трона. Несмотря на смиренный вид, от Гаттиона веяло неведомой опасностью, будто отверзлись врата аида, и пока ещё невидимое подземное чудище вползло в царский дворец и оскалило ядовитые клыки.