Митридат

Конечно, читатель без особого труда узнал в юноше Савмака. Бывший лохаг гиппотоксотов, волею царя приближённый ко двору, шёл в это ненастное утро на встречу со своими друзьями — Таруласом, Пилумном и Руфусом. Обычно они собирались у старого морского волка, сторожа «Алкиона», но сегодня как раз был выходной день у его сожительницы, служанки царицы Камасарии Филотекны, а старая карга терпеть не могла прощелыгу Пилумна, никогда не упускавшего случая позубоскалить и подшутить над почтенной матроной. Потому друзья решили скоротать время в одной из харчевен, куда и направлялся Савмак, сопровождаемый сикофантами, — затаивший злобу на юного скифа, Гаттион не поверил слову царевича, данному им Перисаду; в случае даже намёка на побег из Пантикапея (а царевич поклялся без разрешения царя за пределы столицы Боспора не выходить), сикофантам было приказано убить юношу без раздумий и малейшего промедления.

Тем временем события перед харчевней перешли в несколько иное русло: самоуверенный (правда, не без оснований) Фат, наконец добравшийся через груду поверженных забияк к широкоплечему атлету, был тут же брошен на землю одним из приёмов греческой борьбы, которым будущие гоплиты, эфебы, учились с детства. Оклемавшись после жестокого удара о каменные плиты, озверевший главарь разбойников выхватил из-под плаща длинный нож, больше похожий на акинак, и, собрав вокруг себя присных, тоже вооружённых клинками самых разнообразных форм и размеров, бросился на чужестранцев с явным намерением убить храбрецов.

Не сговариваясь, приезжие сбросили плащи, намотали их на левые руки, и обнажили мечи, до сих пор спрятанные под одеждами. Похоже, хладнокровие оставило атлетов, не чаявших обыкновенную драку превратить в кровавую бойню. Широкоплечий, отразив несколько коварных ударов, впервые подал голос, больше похожий на рёв разъярённого тигра — боевой клич понтийских гоплитов, отразившись от стен зданий, обрушился на головы потерявших человеческий облик оборванцев вместе с разящей сталью дорогих персидских клинков. Пали первые убитые и раненые, серые плиты мостовой обагрила кровь, но защищающимся атлетам стало совсем туго — им противостояли закалённые в подобных побоищах отбросы общества, мало ценившие не только чужие, но и собственные жизни; к тому же, их количественный перевес почти не оставлял шансов чужестранцам на благополучный исход схватки.

Савмак, наблюдавший за дракой, преградившей ему путь, со спокойствием странствующего философа, вдруг почувствовал, как бешено заколотилось сердце и горячая кровь волной хлынула в голову — он узнал Фата! Человек, по чьей милости он стал рабом, скитальцем без роду и племени, часто посещал юношу в кошмарных снах. Будучи ещё гребцом пиратского миопарона, он поклялся когда-нибудь встретиться с главарём разбойников и отомстить за поруганную честь и достоинство свободнорождённого, вольного сына степи. И наконец его чаяния сбылись — Фат был рядом, в десяти шагах. Нимало не раздумывая, Савмак выхватил акинак и словно смертоносный вихрь налетел на орущих оборванцев, пробиваясь к главарю разбойников.

Подбодрённые неожиданной подмогой, атлеты удвоили усилия, и не один из этого сброда пал под могучими ударами калёных клинков. Но всё же оборванцев было чересчур много, а пролитая кровь только подхлестнула их, помутив разум и высвободив из мелких душонок все самые низменные чувства…

— Нет, я просто в отчаянии! Нашего малыша нельзя оставлять одного ни на миг, — сокрушённо проговорил здоровенный детина, привычным движением обнажая широкий римский меч. — Он обладает удивительной способностью попадать в самые немыслимые переделки.

— Лучше давай поторопимся, Пилумн, — грохочущим басом ответил ему богатырь в небрежно накинутом на плечи дорогом, но изрядно замызганном плаще. — Иначе нашему птенчику могут остричь уши.

— Ба-а, как бы не так, — с иронией сказал Пилумн; но ходу, тем не менее, наддал. — Ты забываешь, Руфус, что он — ученик самого Таруласа, лучшего рубаки нашей когорты. Конечно, не считая меня… — невинно добавил он уже тише, чтобы его не услышал бывший центурион, шагающий чуть сзади.