Митридат

В морщинах на лице ростовщика таилась ехидная усмешка. Ему была понятна причина резко ухудшившегося настроения досточтимого Туберона. До недавних пор на Палатине, одном из семи холмов, на которых располагался Рим, жили только высокородные патриции. Это было самое престижное место столицы. Даже для всадника, не говоря уже о представителях купеческого сословия, купить дом на Палатине считалось столь же невероятным, как, например, для смертного побывать на Олимпе. Но многочисленные войны с дикими племенами галлов и фракийцев опустошили казну и разорили семьи патрициев. Богатые всадники и публиканы[233] не замедлили воспользоваться уникальной возможностью хоть таким образом — скупая дома и поместья — уязвить высокомерных патрициев, стать с ними вровень пусть не чистотой аристократической крови, но положением в обществе и богатством.

— Мне и впрямь нужна твоя помощь, Макробий, — остывший Авл Порций выжидательно смотрел на ростовщика.

— Об этом мы уже говорили не раз, — вздохнул с сожалением Макробий. — Нет, всё-таки мне нужно было ехать не в Рим, а куда-нибудь подальше. Я стар и немощен. У меня нет семьи и детей, кому я мог бы оставить свои дома, торговые суда и золото. Всё это добывалось тяжкими трудами. И зачем? Вместо того, чтобы наслаждаться на старости лет плодами взращённого мною дерева, я, как безумец, повинуясь так называемому гражданскому долгу, опять возвращаюсь в болото, где буду разгребать грязь, чтобы добыть какой-нибудь горький корень, малопригодный для еды.

— Сильно сказано, — снисходительно улыбнулся Туберон. — В тебе, мой дорогой друг, пропал великий поэт. Но, клянусь Юпитером, это будет последняя услуга, оказанная тобой Сенату. И оплачена она будет щедро, можешь не сомневаться.

— Я готов уплатить кому угодно в два раза больше, только бы меня оставили в покое, — горько вздохнул ростовщик. — Но с Сенатом не поспоришь.

— Именно, — сухо сказал Авл Порций. — Впрочем, я думаю, с твоими выдающимися способностями и связями среди купцов и ростовщиков Востока тебе не составит большого труда выполнить указание Сената. Нам нужно разыскать юного Митридата во что бы то ни стало. Живого или мёртвого. Лучше второе. Он опасен. Очень опасен. Если Митридат сядет на трон Понта, всё, чего мы достигли за эти годы в Малой Азии, пойдёт прахом. Несмотря на отсутствие острого ума, Марку Эмилию Скавру не откажешь в проницательности. Что и подтверждается последними событиями.

— Я постараюсь, — ответил со скорбным видом Макробий. — Но, видят боги, мне нравится этот мальчик… — пробормотал он чуть слышно…

Триремарх проснулся мгновенно, будто его кто-то толкнул. Он вскочил на ноги и стал беспокойно оглядываться по сторонам. Тревожное чувство надвигающейся опасности не покидавшее его с вечера, усилилось многократно. Но волны были спокойны и пустынны, а голубовато-серый рассвет уже проявил контуры безмятежно спящих суден.

Медленно, едва не на цыпочках, он прошёлся по триреме, заглядывая во все закоулки. Но и здесь витал Морфей, и только дозорные неприкаянно топтались на своих постах, вглядываясь в пушистые языки предутреннего тумана, трепетно мерцавшие над водной гладью и поднимающиеся всё выше и выше.

Недовольно ворча себе под нос, триремарх подошёл к наклонной мачте, откуда доносился раскатистый храп. Там спали двое: богатырь-кормчий, чья мощная грудь работала как кузнечные меха, исторгая из глотки чуть ли не звериный рык, и худощавый, просоленный морскими ветрами кибернет, лежащий в обнимку с новым бурдюком.

Поморщившись, триремарх слегка попинал носком сандалии безмятежного кибернета, но тот лишь пробормотал в ответ солёное морское словцо и ещё крепче прижал к себе бурдюк. Сплюнув от досады, триремарх, сонное состояние которого уже улетучились напрочь, вернулся к башне, где одним долгим глотком наконец осушил бурдюк, отобранный у кормчего. Удовлетворённо потянувшись, он уселся удобней и стал мысленно прокладывать маршрут каравана: Остия, Сицилия, остров Крит — это уже всё позади; острова Самос, Хиос, Лесбос, Боспор Фракийский, Гераклея, Амастрия и Синоп. Места ему достаточно хорошо знакомые, но, о превеликие боги, сколько опасностей подстерегает караван на пути в Понт. Будь его воля, он бы выбрал другую дорогу, стороной обходившую Южные Спорады, кишащие киликийскими пиратами. Но у его таинственных пассажиров есть предписание Сената, и он обязан подчиняться беспрекословно…

Неожиданно мысли триремарха спутались, рассыпались на мелкие осколки, больно уколов сжавшееся от дурного предчувствия сердце. Пёс горбуна, до этого спокойно дремавший возле палатки, теперь стоял на помосте для вперёдсмотрящего и тихо рычал, глядя куда-то в туман.

Встревоженный триремарх быстро встал и подошёл к борту. В этот миг пёс злобно оскалил клыки и, ощетинившись, зарычал во весь голос. Его налившиеся кровью глаза были прикованы к неверным теням, скользящим через туман к триреме.

Триремарх проследил направление его взгляда и охнул. Чувствуя, как вдруг ослабли ноги, схватился за поручень и хрипло вытолкнул из себя: