Митридат

— Ах! — вскрикнула в испуге девушка и пошатнулась, теряя сознание.

Испуганный не менее юного создания своей, едва не ставшей роковой, ошибкой, Митридат подхватил девушку на руки и бережно положил на мягкую траву под каштанами. Затем, снедаемый раскаянием, едва не роняя слезу, он стал черпать ладонями воду из бассейна и лить на её бледное лицо.

В себя она пришла быстро: то ли обморок был не очень глубоким, то ли вода оказалась чересчур холодной. Как бы там ни было, но девушка мигом вскочила на ноги и гневно бросила:

— Грубиян!

Ошарашенный царевич только пробормотал что-то невразумительное в ответ, с мольбой простирая к ней руки. Конечно же, он узнал её сразу. Девушку звали Нана, и была она из знатной аристократической семьи Ервандуни, царствовавшей при Ахеменидах в Малой Армении.

— Прости, о… — наконец обрёл дар речи Митридат, но так и не смог найти в смущённой голове достойного юной красавицы сравнения.

— Прощай, я ухожу, — с неожиданным сомнением в голосе сказала Нана и сделала робкий шажок в сторону приоткрытой двери пиршественного зала. — Но что это? — вдруг воскликнула она и стала ощупывать свою одежду. — Почему… почему я мокрая?

Митридат пустился в торопливые и сбивчивые объяснения. Нана, обрадованная так кстати подвернувшимся препятствием в виде испорченного платья, в котором, конечно же, она никак не могла появиться на людях, капризничала и делала вид, что уйдёт немедленно — царевич умолял остаться. Затем Нана пожаловалась на стылый ночной воздух: Митридат тут же с неимоверным пылом стал согревать ей руки…

Давайте, уважаемый читатель, опустим занавес на этой сцене, которая стара, как сам мир, и, тем не менее, свежа и прекрасна, как незамутнённая горестями бытия юность. И как бы там ни вещали высокоучёные умники, утверждающие с пеной у рта, что в те далёкие времена отношения между мужчиной и женщиной были совершенно иными, нежели сейчас, не верьте им. Потому что любовь сродни неизлечимой болезни, поражающей и грубого, необузданного варвара, и человека просвещённого, считающего, что уж он-то может разобраться в своих чувствах. Ибо любовью созданы и человек, и земная твердь, и вода, и животный и растительный миры.

Но возвратимся к пиршественному столу царя Антипатра.

Купец в чёрных одеждах пьянел на глазах. Пристально наблюдавший за ним Гордий про себя дивился, сколько фиалов тот сумел осушить за очень короткое время. Наконец перс поднялся и, пошатываясь, побрёл вглубь дворца, грубо отталкивая попадающихся по пути сотрапезников, не менее пьяных, чем он сам — ближе к ночи царь приказал удалить с пира женщин, и теперь мужская половина навёрстывала упущенное.

Гордий хмуро улыбнулся, тайно следуя за купцом. Он понял, куда тот держит путь — в дальнем крыле дворца находилось нужное место. Но, тем не менее, оруженосец Митридата продолжал следовать за персом, хотя сам не находил в его поступках ничего необычного — такого, что могло бы вызвать подозрения у его господина.

Едва перс запер за собой дверь общественного места, как с ним произошла удивительная метаморфоза. Он мгновенно подтянулся, движения купца стали точны и быстры. При неверном, мерцающем свете факела его лицо приобрело выражение злобной решимости и сосредоточенности. Некоторое время перс стоял у двери, с пренебрежительной ухмылкой прислушиваясь к звукам ночного дворца, затем достал из-за пазухи небольшой бурдючок с широким горлом и вылил в отверстие в полу изрядное количество вина.

Отшвырнув пустой бурдючок в сторону, он быстро снял верхнюю одежду. Под ней оказалась намотанная на туловище лестница, сплетённая из конских волос, хлипкая с виду, но, тем не менее, очень прочная. Одевшись, купец выглянул в окно, а затем с поразительным хладнокровием и бесстрашием вылез наружу и, придерживаясь за выступы в каменной кладке, пошёл по достаточно широкому карнизу к чернеющим неподалёку зубцам дворцовой стены, вплотную примыкающей к зданию.

Добравшись к стене, перс привязал крепёжные концы лестницы к железной скобе, куда обычно вставляли факелы, сбросил лестницу вниз и тем же путём, по карнизу, вернулся обратно. Из общественного места он вышел, шатаясь сильнее прежнего и что-то напевая заплетающимся языком.

Пир закончился глубокой ночью. Купцы покинули дворец навеселе, а перса в чёрном одеянии слуги тащили на руках — он был совершенно пьян. Вартан Чёрный лично проследил за размещением торговцев на постоялом дворе и приказал ночной страже не спускать глаз ни с них, ни с их помощников, поселившихся в караван-сарае.

Ани-Камах спал. Безлунная ночь мерно дышала свежим горным воздухом, а чёрное бездонное небо сеяло на землю искрящуюся звёздную пыль. Мёртвую тишину изредка нарушали шаги воинов ночной стражи и ленивый лай сторожевых псов.

Подрёмывала и охрана купеческого каравана на рыночной площади. Впрочем, чего им было бояться? Товары все сложены под навесы, среди арменийцев воров не водилось, а высокие мощные стены семибашенного Ани-Камаха были надёжнее любой сокровищницы Малой Азии.