Митридат

Среди знатных женщин, выделявшихся яркостью одежд, Митридат увидел своих сестер, всех четверых.

Ниса таращила на него восхищенные глаза, держась за руку серьезной Роксаны, которая хранила подчеркнутое спокойствие, будто видела такое каждый день. Статира была одета как персианка — в широкую столу и накидку, край которой до половины закрывал ей лицо. Митридату были видны только ее жгучие глаза, подведенные сурьмой от уголков к вискам. Статира несколько раз помахала брату рукой, делая вид, что поправляет покрывало на голове.

Позади Нисы и Роксаны стояла Антиоха в дорийском пеплосе с волосами, уложенными на эллинский манер. Солнечный луч, падая сверху из окна, зажигал в ее синих глазах счастливые искорки. Лицо Антиохи, озаренное мягкой улыбкой, казалось, говорило Митридату: «Видишь, я была права. Ты стал царем! Не забывай же о той, что должна стать твоей супругой».

Потом был пир в ознаменование этого события, которое по счастливой случайности совпало с праздником Дионисий.

Эллины любили справлять этот праздник в честь Диониса, бога виноделия. В большинстве городов Эллады Дионисии праздновались два раза в год, зимой и весной. Но в некоторых эллинских государствах Дионисии справлялись четыре раза в году. Например, так было в Афинах.

Митридат, впервые узревший торжество, посвященное Дионису, был поражен разнузданной непристойностью, царящей вокруг. Ему стало понятно, почему в детстве его не допускали на этот праздник. На пиру было выпито много вина.

И если жены и сестры первых людей Синопы соблюдали приличие, а иные и вовсе удалились с пира, то захмелевшие вельможи состязались в непристойных шутках, орали песни самого неприличного содержания, хватали за ноги танцовщиц.

Гетеры, также допущенные во дворец по случаю праздника, целовались со всеми желающими, позволяли лицезреть свою наготу, а одна нагой станцевала на столе непристойный александрийский танец под рев пьяных мужских глоток.

Вечером, когда голубые сумерки окутали город, веселье переместилось на улицы и площади Синопы.

Знать смешалась с простонародьем. Все кому не лень занялись переодеваниями. Мужчины щеголяли в женских париках, женщины цепляли на лицо мочальные бороды. Кто-то рядился в сатира, кто-то изображал титана, вызывающего на поединок богов.

Толпы людей под грохот тимпанов с песнями и смехом двигались отовсюду к храму Диониса, что в предместье Синопы. Ворота города были открыты. Городские стражи пировали в башнях либо присоединялись к многотысячной процессии, которую возглавлял красивый юноша в венке из плюща, окруженный девушками в козлиных шкурах. Юноша изображал Диониса, а его спутницы — менад, исполняющих на ходу неистовые дикие танцы, сопровождавшиеся громкими возгласами: «О Диэй! О Бассарей!»

Митридат вышел из дворца, повинуясь желанию матери, которая хотела, чтобы он сопровождал ее.

— Пусть все видят нас вместе, — сказала Лаодика. — Пусть никто не усомнится в нашей привязанности друг к другу. Стражу оставим во дворце, нам некого опасаться среди такого множества людей.

Выйдя за дворцовые ворота, мать и сын смешались с толпой, похожей на бурлящий поток, в котором мелькали фригийские колпаки и грубые овчины вместо плащей. Среди шума и гама было невозможно услышать стоящего рядом человека, поэтому Лаодика притянула к себе голову сына, произнеся ему на ухо:

— Зачем нам соглядатаи? Давай скроемся от них!

Царица указала глазами на увязавшихся за ними Мнаситея и Дионисия.

Митридат молча кивнул и, взяв мать за руку, устремился напролом в скопище народа. В нем вдруг разыгрался азарт, когда он заметил, что долговязый македонец в своей широкополой шляпе-кавсии, вытянув шею, старается определить, куда неожиданно исчезли шедшие впереди царица с сыном. Митридат расслышал возглас Дионисия, который успел заметить розовый плащ царицы, и потащил спотыкающуюся о чужие ноги Лаодику в какой-то узкий переулок.

Дома в нем стояли так близко, что края черепичных кровель едва не касались друг друга. Между ними оставался узкий просвет, в который можно было увидеть бледно-синие небеса с багряным отсветом заката.

Узкая улочка вела немного под уклон, делая частые повороты. Под ноги бегущих Лаодики и Митридата то и дело попадались крутые ступеньки, вырубленные в твердом каменистом грунте. Это был склон холма, на котором стояла царская цитадель.

Митридат смело перескакивал через ступеньки, не сбавляя бега. Лаодика с визгом не отставала от него, крепко держась за его руку. Она потеряла плащ и диадему.

Беглецы свернули в другой переулок, потом в третий.

Разом остановились, прислонившись вспотевшими спинами к известняковой стене какого-то дома, еще хранившей дневное тепло. Митридат взглянул сбоку на мать.

Она шумно дышала после стремительного бега, грудь ее высоко вздымалась. Выбившиеся из прически локоны упали на лоб. На щеках полыхал румянец, отчего она выглядела гораздо моложе своих лет. Лаодика тоже повернула голову и встретилась глазами с сыном..