Митридат

Фригиец на четвереньках подполз к Антиохе и умолял ее о том же, целуя край девичьего пеплоса.

Антиоха несколько долгих мгновений взирала на это унижение, на трясущиеся от рыданий плечи брата, обнимающего ее колени, но в лице ее не было жалости. Она словно размышляла над чем-то, как будто увидела нечто такое, что сразу изменило ее взгляд на самые привычные вещи.

— Мне кажется, прозвище Добрячок к тебе больше не подходит, братец, — насмешливо сказала наконец Антиоха. — После сегодняшнего поступка ты вполне заслужил иное прозвище. Вот только какое?

И, не прибавив больше ни слова, гордая дочь Лаодики вышла из комнаты.

Глава восьмая. ВАКХИЧЕСКАЯ НОЧЬ

Празднество растянулось на всю ночь. Лаодика с сыном оказались в самом его водовороте, пройдя с процессией до храма Диониса, наблюдая и участвуя, насколько это было возможно, в представлениях, наглядно изображающих жизнь Диониса и его подвиги. Все происходило под открытым небом при свете факелов.

Тексты актеров были немногословны, главным было действо, в котором принимали участие и многие зрители. Миф о рождении и мужании Диониса, сына Зевса и смертной женщины, был хорошо известен в народе.

Лаодика поясняла сыну смысл какого-нибудь танца или пантомимы, если он просил ее об этом. Многое Митридат понял сам.

Так, перед ним в живом и шумном представлении прошла жизнь полубога-получеловека, впоследствии за свои подвиги вознесенного на Олимпии обретшего бессмертие. Мифическое сказание, где реальность переплеталась с вымыслом, пробуждало в честолюбивой душе юноши тайное желание, подобно Дионису, покорить всю Азию до самой Индии, всюду совершая великие деяния и устанавливая собственный культ царя-бога. Кто знает, может, через это и Митридату удастся обрести бессмертие.

От таких мыслей сердцу Митридата становилось тесно в груди.

Митридата также поражали экстатические танцы вакханок, спутниц Диониса, у которого было прозвище Вакх.

Среди вакханок, кружащихся с распущенными волосами и потрясающих тирсами, увитыми зеленым плющом, было немало незамужних девушек, но еще больше в тех неистовых хороводах было молодых замужних женщин. Если первых могли запереть дома родители, придерживающиеся строгих нравов и часто так поступающие, то замужние матроны и тем более вдовы были обязаны соблюдать обряды Дионисий.

Эти священные обряды, куда входили и танцы, были предназначены именно для женщин как хранительниц домашнего очага. Культ Диониса, подателя виноградной лозы, был тесно связан с плодоносящей землей, дающей рост и дереву, и колосу, и лозе. Сущность женщины, жены и матери, издревле связывалась с плодородием почвы и богатством урожая. Поэтому любая женщина во время Дионисий могла позволить себе сойтись под покровом ночи с любым приглянувшимся ей мужчиной. Это не считалось развратом, а рассматривалось как средство для пробуждения живительных сил природы. Многие вдовы на празднике Диониса находили себе нового мужа.

… Душная ночь гудела множеством тимпанов. В свете факелов среди женщин, дико изгибающихся в танце, метались черные неясные тени по утоптанной земле; головы танцующих венчали венки из нежной листвы тиса и душистого лавра. Дружно взлетали над пышноволосыми головами тирсы, украшенные плющом, и ветки дуба. Женские неистовые голоса хором выкрикивали: «Эвоэ!» То был воинственный клич бога Диониса.

Мужчины с факелами в руках теснились по краям священного участка, в центре которого кружилось в танце несколько сотен женщин, позабывших обо всем на свете в вакхическом исступлении.

Митридат старался разглядеть среди множества разлетающихся широких одежд и длинных волос свою мать, которая под воздействием то ли выпитого вина, то ли дикой магии древнего танца тоже устремилась в кольца нескольких гигантских лороводов и затерялась в них, как соломинка в копне сена. Раза два перед взором Митридата мелькнуло ее самозабвенное сияющее лицо, осененное миртовым венком, случайно подобранным ею на земле. Больше он не мог различить средь стольких гибких тел и лиц ни знакомых черт, ни знакомого пеплоса. Все слилось перед ним в один сплошной круг, над которым реял звонкоголосый клич: «Эвоэ!»

Уставшие вакханки выходили из круга танцующих и присоединялись к тем женщинам, которые по летам или из скромности не участвовали в танце. Зато они били в тимпаны и дружно выкрикивали «Эвоэ!» через равные промежутки времени.

Руководили этим действом бриариды, жрецы Диониса. Они стояли выше всех на ступенях храма и возле колонн портика.

Рядом с Митридатом стоял чернобородый грек в белом гиматии, складки которого не могли скрыть тучности его большого тела. Круглую голову грека с торчащими ушами покрывал жиденький венок, сдвинутый набок.

Судя по тем репликам, которые срывались с уст чернобородого, он был далеко не в восторге от праздника и особенно от танца вакханок.

— Куда деваются стыд и скромность у добропорядочных жительниц Синопы в дни Дионисий? — ворчал толстяк. — Кто заражает наших женщин безумием и заставляет дарить себя кому попало ночь напролет?