Митрополит Филипп

Допустим, особое положение высшей княжеской знати оправданно, пока она справляется с государственными делами: удачно воюет, администрирует. И вдруг она побита на поле боя, дала слабину, да еще замарала себя предательством очень значительной фигуры. Как тут поступить?

Ведь других военных и политических ресурсов, кроме тех, которые поставлены под контроль аристократической верхушкой, у царя нет.

Тогда-то и возникает идея опричнины. Иными словами, области, где власть государя будет безраздельной, где он сможет возвышать и смещать кого угодно и когда угодно без ограничений. И, самое главное, где он сформирует новую армию – верную, храбрую, легкоуправляемую. А с нею выиграть войну.

Эту идею поднесли ожесточившемуся государю выходцы из среды старинного московского боярства, оттесненного титулованной знатью на вторые роли и жаждавшего реванша. У опричнины очень глубокие корни. Когда-то, при Иване III, старомосковское боярство считалось главной опорой государя. Ему и честь шла соответствующая, и в управлении страной оно играло роль первой скрипки – после самого великого князя, разумеется. А при Василии III и, особенно, в молодые годы Ивана IV, многие старинные рода оказались отброшены и от чести, и от власти под напором более богатых, более знатных «княжат». Ближайшая родня государя, Захарьины-Юрьевы, говорили ему об этом. Да еще князья Черкасские – родня Ивана Васильевича по второй жене, кабардинке Марии Темрюковне, чужой для русских «княжат». Наконец, московское боярство исторгло из своих недр фигуру, способную оказать необходимое влияние на государя: решающие слова нашел, надо полагать, видный полководец боярин Алексей Данилович Басманов-Плещеев.

Автор этих строк видит в опричнине военно-административную реформу, притом реформу неудавшуюся. Она была вызвана общей сложностью военного управления в Московском государстве и, в частности, «спазмом» неудач на Ливонском театре военных действий. Опричнина представляла собой набор чрезвычайных мер, предназначенных для того, чтобы упростить военное управление, сделать его полностью и безоговорочно подконтрольным государю, а также обеспечить успешное продолжение войны. В частности, важной целью было создание крепкого «офицерского корпуса», независимого от самовластной и амбициозной верхушки служилой аристократии. Туда-то и рекрутировались представители старомосковского боярства. Борьба с «изменами», как иллюзорными, так и реальными, была изначально второстепенным направлением действий. Лишь с момента сведения митрополита Филиппа с кафедры и начала Федоровского «дела» она разрослась, приобретя гипертрофированные масштабы. Отменена же была опричнина, поскольку боеспособность вооруженных сил России она не повысила, как задумывалось, а, напротив, понизила, и привела к катастрофическим последствиям. В частности, к сожжению Москвы татарами в 1571 году. Известный писатель Леонид Кудрявцев метко высказался по этому поводу: «Эксперты всегда ворчат. Царь решил обойтись без экспертов, и получилось то, что всегда в таких случаях получается…»

Был ли иной путь, более плодотворный и менее болезненный? Думается, да. Вернее всего, правы те, кто указывает на медленное, терпеливое реформирование вооруженных сил, на постепенное подключение широких кругов дворянства к делам правления, на духовное просвещение… Реформу сгубил радикализм. Ее делали топором, когда следовало бы работать долотом и наждачной бумагой. Напор, насилие, давление, разрушение, казни и… ничего не получилось. Страна сидит у разбитого корыта. Чрезвычайщина способна строить, да, но то, что ею построено, быстро разваливается.

Правда, чтобы провести реформу так, как нужно, требовался новый Иван Великий, создатель Московской державы. А Господь второго такого гения нашим предкам не даровал.